Book.

– Нахал, – засмеялась Ириша. – Ладно, живи. – И, поцеловав Деветьярова в макушку, отошла от столика.

– Опять девушку обманул. И за что вас, блондинов, любят? – поинтересовался Шленский.

– Нас видней на темном фоне жизни, – прихлебывая кофе, ответил Деветьяров. – Ну, пошто звал, Мейерхольд?

– Будешь хамить – сниму с ролей.

Деветьяров изобразил лицом испуг.

– Вольно! – скомандовал Шленский. – Объясняю. Захожу я тут к Екатерине, а она мне и говорит: «Леонид Михайлович, зная вас как выдающегося режиссера современности, основоположника школы пережимания…»

– Короче, Станиславский, – попросил Деветьяров.

– Первый в Союзе конкурс фотомоделей, – сухо произнес Шленский. – Финал здесь, в Доме актера, в мае. Телевидение, спонсоры, призы, фигли-мигли. Я всего этого режиссер, а ты – постановщик пластики и ведущий. Месяц живем в цэковском пансионате на полной халяве! Вопросы?

– Сколько? – спросил Деветьяров.

– Это как будешь себя вести, – ответил Шленский. – Обещают по тыще на брата.

Деветьяров меланхолично посмотрел на друга и уточнил вопрос:

– Девушек – сколько?

Девушек было восемь. Их портреты украшали фойе Дома художника, куда наутро пришел Шленский.

– Сюда нельзя, – сурово остановила тетка, караулившая вход.

– Я в оргкомитет, на конкурс, – объяснил Леня. – Я режиссер.

– Вы? – Тетка с сомнением посмотрела на заляпанные грязью ботинки и куртку от «Красной швеи».

– Я, – подтвердил Шленский.

– Как фамилия?

– Зачем вам фамилия? – с полоборота завелся Шленский.

– А что, я буду пускать кого ни попадя? – не особо стесняясь, объяснила тетка. – Спрашиваю – значит, надо!

– Моя фамилия вам ничего не скажет.

– А все-таки?

– Ну, Таиров, – сказал Шленский.

– В первый раз слышу, – удовлетворенно сказала тетка. – Не пущу!

На звуки перепалки откуда-то вышел молодой человек в строгом костюме:

– Слушаю вас.

– Я на конкурс, – сказал Шленский. – Меня приглашали…

– Фамилия.

– Шленский.

– А говорил другую! – наябедничала тетка.

– Шленский, Шленский… Есть Шленский, – глянув список, сказал молодой человек. – Паспорт?

– С собой нет.

Молодой человек секундным пристальным взглядом оценил его.

– Хорошо. Проходите на второй этаж, в двести пятнадцатую.

Огромные пустые залы были увешаны фотографиями будущих участниц финала. В откровенных платьях, в костюмах a-ля модерн и вообще безо всего, неприступные, кокетливые, задумчивые, строгие и соблазнительные, они со всех сторон глядели на Шленского, и он, оторопелый, глядел на них. Потом, отойдя к колонне, присел у столика, на котором стопками были сложены буклеты и фотоальбомы, и начал неторопливо листать их.

– Что, интересно?

Он задрал голову. Наверху, опершись на перила балюстрады, стоял человек в кожаной куртке.

– Да, очень, – сказал Шленский.

– Немедленно положите все на место! – вдруг заорал человек. – Кто разрешил трогать альбомы? Кто вас сюда пустил? Аслан!

Молодой человек, стоявший на входе, уже был тут.

– Он в списке, Евгений Иваныч.

– Значит, в двести пятнадцатую его, а альбомы – убрать! Устроили проходной двор!

Наоравшись, человек исчез. Аслан внимательно посмотрел ему вслед, потом перевел взгляд на Шленского:

– Я говорил вам: на второй этаж…

– О господи! – Шленский наконец обрел дар речи. – Здесь у вас что, Байконур?

– Здесь гораздо серьезнее, – усмехнулся Аслан.

В двести пятнадцатой на появление Шленского почти не среагировали. Тут пили кофе, курили, подписывали какие-то бумаги…

– Здравствуйте, – сказал Шленский. – Здесь оргкомитет конкурса?

– Здесь, здесь, – пронося мимо поднос с чашечками, подтвердила какая-то девица.

– А вы, простите… – поинтересовалась расположившаяся в кресле дама с фиолетовыми губами и ногтями.

– Я режиссер, – коротко отрекомендовался Шленский.

– А-а, – радостно пропела фиолетовая, – проходите, проходите, Катя мне говорила… Господа, – обратилась она к присутствующим, – позвольте представить: режиссер нашего конкурса, Леонид… как вас по батюшке?

– Михайлович.

Все на секунду оторвались от кофе и бумаг.

– Леонид Михайлович Томский, – закончила фиолетовая.

– Шленский, – поправил Шленский.

– Да-да, – ничуть не смутившись, согласилась дама. – И скоро эту фамилию узнает весь мир!

Шленского перекосило нервной гримасой, но он промолчал.

– Прошу к нам, – обратился к нему дородный мужчина, сидевший рядом с дамой. И, как на пустое, указал на кресло рядом со своим. Сидевший там молодой человек тут же без звука испарился вместе с чашкой и куском торта.

Шленский сел.

– Роман Юрьевич, – представился дородный. – Председатель оргкомитета. Ева Сергеевна. – Фиолетовая улыбнулась, показав зубы. – Добрая фея наших девочек…

– Вам кофе покрепче? – спросила Ева Сергеевна.

– Да, если можно, – ответил Шленский.

– Для вас… – улыбнулась фиолетовая и исчезла.

– Ну-с, – произнес Роман Юрьевич, – к делу…

Деветьяров бесшумно вошел за кулисы. Шел утренник, по сцене прыгали гномы. Дождавшись, когда они утанцуют со сцены, Деветьяров безошибочно выхватил одного из цепочки и сказал:

– Михалыч! Сыграешь за меня в апреле «Сани»?

Михалыч, с деревянным кайлом, в бороде и с наклеенным носом, сказал:

– Чего?

– Островского! – втолковывал Деветьяров. – В апреле за меня – сыграешь?

– Не знаю, – ответил Михалыч. – Надо репертуарку смотреть. А что?

– Халтура хорошая, – скривил лицо Деветьяров.

– Кино?

– Нет! Я тебе потом расскажу.

– Темнишь, жучила! – засмеялся Михалыч.

– Иди, кайлом маши, – ответил Деветьяров. – Шахтер!

– Ерофеев! – диким шепотом крикнула помреж. – На сцену!

– Спокуха, – ответил Михалыч. – Я в курсе. Дождись антракта, – бросил он Деветьярову и, нечеловеческим голосом завопив: – Белоснеежка-а! Иду-у! – рванул на сцену.