Потому что на следующий день я должен был встретиться со своим двадцатилетним сыном Никитой, которого не видел последние шестнадцать лет.

Мы встретились с ним на Пиккадилли-серкус, возле бронзового лучника с крылышками, обнесенного синим забором, я не нашел лучшего места, и может быть, его и не было. Любое место, где мы встретились, стало бы лучшим.

До этого мы два месяца переписывались по электронной почте. Каждое его письмо начиналось словами: «Привет, Андрей».

– Здравствуй, отец, – сказал он.

Он увидел меня первым.

2007. Ваня, Маша и Никита

После того как я встретился с Никитой, моя жизнь изменилась. Его жизнь, мне кажется, тоже. Он пишет мне чаще, чем я ему, мы видимся реже, чем хотелось бы, и в этом смысле мои отношения с двадцатидвухлетним мальчиком мало чем отличаются от отношений с шестилетним мальчиком. И все-таки мы общаемся. Мы – родные люди, и мы вместе. Я чувствую это все время.

И я чувствую, что Маша в этом, 2007-м году не подросла, а выросла. Она пошла в школу, и это была огромная проблема. Сначала мы думали, отдавать ее или не отдавать в шесть лет, потом решили, что, конечно, надо отдать, и отдали. И сбросили ее, как в омут головой. И она выплыла.

А я задумался, что же мне делать теперь. Писать или не писать эти истории? Все так изменилось. Они все там, в школе, или уже умеют читать, или вот-вот научатся. Имею ли я право рассказывать о личной жизни Маши всем вокруг? И школа же – часть жизни. То есть я буду писать и про эту часть жизни. А она в эту школу ходит. И все это – вмешательство и в ее частную жизнь, и в частную жизнь школы.

И потом я подумал, что надо попробовать. Я попробовал. У меня получилось. Я просто стал рассказывать не обо всем. И новые истории, мне кажется, не растеряли искренности, потому что я был таким же искренним, как дети. Я очень боюсь навредить Маше этими историями, которые с ней же и случались.

А Ваня попросил у меня телефон Никиты. Я дам. Пусть Ваня сам позвонит Никите. Так Никита в конце 2006-го сам позвонил мне. Он вырос и позвонил. Теперь Ваня вырос, чтобы позвонить Никите. Они встретятся. Они – братья.

«Я все отдам»

После Нового года в доме скопилось столько игрушек, что это стало просто невыносимо. Я попросил детей убрать игрушки хотя бы из моего кабинета. Они пообещали это сделать. Я нисколько не удивился, когда их стало больше. Я понимал, что они хотели как лучше. Но как только Маша и Ваня притрагивались к игрушкам, игрушки оживали. У них начиналась жизнь, полная безумных приключений, и она требовала все новых и новых жертв. Я закрыл кабинет на ключ.

Между тем игрушки все прибывали и прибывали в дом. Их заносили соседи, близкие и дальние родственники детей, а главным поставщиком игрушек в эти дни стал, разумеется, Дед Мороз.

– Вы не можете разобрать игрушки, правильно я понимаю? – спросил я детей.

Они обрадованно подтвердили.

– Ну тогда у меня есть к вам одно предложение, от которого вы не сможете отказаться. Мы возьмем все игрушки, которые есть в нашем доме, и отвезем детям, у которых нет ни родителей, ни соседей, которые могут им подарить игрушки. Мы отвезем все эти игрушки в детский дом, – сказал я и замер.

Дело в том, что эта мысль сию секунду пришла в мою голову. Она пришла как озарение. Я совершенно не подумал над ней. Я просто выпалил ее. И даже, можно сказать, пожалел об этом. Мне не жалко было игрушек, которым после этих слов в определенном смысле был уже подписан приговор, ибо от таких слов уже не отказываются. И мне не жалко было своих детей, которые, наоборот, оказывались, по моим представлениям, в выигрышном положении, так как могли себе потребовать после этого происшествия в их жизни сколько угодно новых игрушек. Я не испугался, что это прозвучит слишком пафосно или, наоборот, пошло. Ну вот, они решили сплавить весь этот хлам в детский дом. Так могли подумать про нас после этого. Но я же понимал, что это не хлам. Это были обожаемые моими детьми игрушки, с которыми они прожили всю жизнь, и это уж точно не преувеличение.

На самом деле я испугался своих собственных слов, потому что они были слишком уж серьезными.

– В детский дом?! – прошептала Маша. – Давайте!

– В детский дом! – крикнул Ваня. – В детский дом! А что это такое?!

Я ему объяснил. Маша помогала. Она была растрогана. Я даже не ждал от нее такой мудрой реакции.

Ваня кивнул.

Утром я с облегчением уехал на работу, договорившись, что вечером дети разберут все игрушки и две или три все-таки оставят себе.

– Катя же никому, кроме меня, не нужна, – резонно сказала Маша. – Ей много лет. У нее нет руки.

– Бэби-берн, конечно, остается, – подтвердил я, все еще испытывая упоение от одержанной накануне победы. – Это я понимаю.

– И ее шкафчик с гардеробом, – сказала Маша. – А то ей будет нечего надеть.

Я не очень уверенно подтвердил. Шкафчик, правда, казался мне некоторым перебором. Но это было на грани фола, а не за гранью.

Поздним вечером, вернувшись домой, я увидел, что дети не спят. На лицах их застыло страдание. Этому страданию было как минимум несколько часов.

– Вы разобрали игрушки? – спросил я.

– Да, – расплакалась Маша.

– Что же ты плачешь? – спросил я.

– Потому что мы ничего не можем отдать бедным детям! – крикнул Ваня и тоже разрыдался.

Я понял, что в работе с ними их няня использовала и это отчаянное словосочетание.

Маша тем временем повисла на жирафе с нее ростом. Плача, она целовала его в губы и глаза. Я засмотрелся на эту картину. Мне кажется, она никогда так не целовала меня. Впрочем, если бы она узнала, что нам придется расстаться навсегда, возможно, она целовала бы меня с такой же страстью.

Выяснилось, что они перебрали и в самом деле все свои игрушки, чтобы оставить по паре самых дорогих (их сердцам). В результате все, что они смогли сделать для бедных детей, – две куклы и одна машина.

– Ничего страшного, – сказал я. – Значит, не получилось. Ложитесь спать. Бывает.

Я очень расстроился. Я даже разозлился. Я подумал, что я сам во всем виноват. Слишком жестоко было ставить такой эксперимент на детях. Значит, все-таки напрасно я произнес вслух эту озарившую меня мысль.

Было уже часа три ночи, когда Маша пришла ко мне.

– Папа, – сказала она. – Я готова.

– А Ваня? – спросил я.

Мне не надо было переспрашивать, на что именно она готова. Я и сам не мог уснуть из-за этой истории.

– Ваня! – позвала Маша.