И вот мы решили, что Маша должна рассказать в этой работе про древнюю и новейшую историю кукол. И надо было только сформулировать вопрос, на который необходимо ответить в работе – все-таки она исследовательская.
И вот тогда я решил, что надо сходить в этот магазин, где делают игрушки, и многое станет понятнее.
Между тем действительность оказалась, как обычно, гораздо драматичнее. Там не то чтобы делали игрушки. Там они безо всякого пафоса рождались.
Маша и Ваня выбрали зверей, которые им понравились. Маше понравился котенок, Ване – трицератон. Это такое подрастающее хвостатое чудовище. Чем-то оно Ваню задело за живое. По крайней мере, Ваня точно решил его оживить. Может, что-то в его внешнем виде аукнулось Ваниному самоощущению, его пониманию того, каким сам Ваня должен быть в этом мире, чтобы чувствовать себя в нем со всех сторон защищенным. А может, он просто чем-то напомнил ему черепашку-ниндзя Лео, и даже скорее всего именно так. По крайней мере, трицератон зеленый, и повязка на глазах у Лео тоже зеленая. Это важно.
Ну так вот, и Ваня и Маша сами вложили в котенка и трицератона по сердцу и произнесли над ними клятву, которая сводится к тому, что они, вкладывая, не только отдают им частички своих сердец, но и обещают заботиться о них и беречь их всю-всю жизнь.
Животных набили ватой, зашили и оживили. Ваня и Маша получили на руки свидетельство о рождении игрушки.
С тех пор Маша не расстается со своим котенком Катей. Ванин трицератон стоит под столом в полной боевой готовности, и Ваня, по-моему, сам его немного побаивается и старается не думать об этом. А Маша засыпает и просыпается с Катей, хотя я с некоторым сожалением уж даже думал, что этот период в ее жизни закончился.
И один раз утром она поехала с котенком в школу. Ваня там же ходит в детский сад. Я привез их, дошел с Машей до ее раздевалки и пошел с Ваней к нему в раздевалку. Через несколько минут я вернулся к Маше. Там переодевались человек пять. Рядом с Машей снимал ботинки мальчик, с которым она дружит. Это хороший парень, он мне всегда нравился. Чувствующих людей видно издалека. Этот мальчик чувствующий.
И вот я увидел, что у Маши, которая уже встает со своего стульчика, очень сильно дрожат губы. Они у нее просто прыгали. И сама она была заметно бледная. Ее кто-то успел очень сильно обидеть за эту пару минут, это точно.
Когда она вышла из раздевалки, я спросил ее, что случилось, и она просто разрыдалась. Она даже говорить не могла. До урока еще было время, и я ждал. Я дождался, пока она хоть немного успокоится. Я переждал ее отказ рассказывать, что случилось. Я дождался, пока она расскажет. Выяснилось, что этот мальчик спросил у нее, откуда она взяла такого котенка, и она сказала ему, что отдала Кате свое сердце. Она сказала это совершенно серьезно. Можно сказать, что она доверила ему свою тайну, и это была такая важная тайна, которую она, пожалуй, только ему одному из всего класса могла доверить.
А он расхохотался.
Я, когда думал об этом, понимал, что, может, и не могло быть по-другому. Что если в школьной раздевалке перед первым уроком сказать семилетнему мальчику, который еще не успел толком проснуться, что он видит котенка, которому одна девочка, к тому же сидящая сейчас рядом, отдала свое сердце, то он, каким бы он ни был чувствующим, и должен рассмеяться.
Наверное, он должен решить, что девочка так шутит. Может, он подумал: «Что, у нее теперь сердца больше нет?»
Ведь он не был в этом магазине, не произносил клятвы, не получал свидетельства о рождении игрушки. Ничего этого в его жизни не было. Ему просто надо туда сходить, и, может, жизнь его изменится.
Но пока он расхохотался.
Я подошел к маме мальчика и впопыхах рассказал ей, в чем дело. Она все сразу поняла, подозвала его и что-то ему несколько минут говорила. Я расслышал: «Ты извинишься?.. Почему?..»
Он не хотел извиняться, и правильно. Все-таки это был мальчик.
И вообще я понял, что мы делаем, конечно, что-то не так. И даже все не так. И не надо было ничего этого делать. И он теперь мог вообще возненавидеть не только Катю, но и Машу за то, что с ним теперь в таком тоне разговаривала его мама.
Я хотел было сказать, что ничего этого не нужно, но тут его мама подошла вместе с ним и сказала, что он все понял и что он стесняется меня, а вообще-то уже хочет извиниться перед Машей. Я был ей благодарен за то, что она все это делает, но мне было как-то все тоскливее и тоскливее. Я понимал, что эту ситуацию уже никак не исправить, а только можно ее усугубить. Я понимал, что время лечит.
Вечером я спросил, извинился ли мальчик, как собирался, или нет. Маша сразу поняла, о чем я.
– Нет, – сказала она. – А зачем?
– Он же хотел.
– Да он ни в чем не виноват. Он просто не понял.
После этой истории мне стал известен вопрос, на который надо ответить в Машином реферате.
Работа называется «Есть ли у куклы сердце?».
Дети попросили у Деда Мороза игры для компьютера. Их компьютеры простаивают, Ваня и Маша не проявляют к ним никакого интереса. И зачем им проявлять какой-нибудь к ним интерес, когда у них есть мобильные пиэспи, которые можно взять с собой и в пургу, и в дождь (а эта зима гарантирует нам и то, и другое) и идти с ними в руках, не разбирая дороги, к светлому будущему, то есть туда, где есть, говорят, пиэспи уже нового поколения. И при чем тут стационарные компьютеры?
Так что я даже обрадовался, что в связи с заказанными играми будут загружены не только дети, но и компьютеры. Но главная проблема, как выяснилось, состояла в том, что до Нового года есть еще время, а у меня времени уже не было. У меня не было времени ждать. Вернее, не было никаких сил. Мне вдруг отчаянно самому захотелось поиграть в «Пиратов Карибского моря». И именно «На краю света». Мне захотелось лично разобраться с этим мракобесом Дэви Джонсом. И по возможности раз и навсегда.
В результате сложных интриг и многоходовых комбинаций Дед Мороз согласился принести две игры гораздо раньше времени, и я уже через пару дней мог пуститься в плавание по открытому Мертвому морю на «Черной жемчужине».
Но сначала этим занялся Ваня. И выяснилось, что игра состоит в поисках клада и отчаянной рубке на шпагах и саблях с пьяной матросней. Занятие это быстро показалось Ване скучным, тем более что до этого он перелетал черепашкой ниндзя Лео с крыши на крышу небоскребов и чувствовал себя как минимум сверхчеловеком, то есть тем, кем он, как и каждый мальчик, который не сделал за всю жизнь ничего такого, в чем можно было бы себя в старости упрекнуть, и должен чувствовать себя в пять лет.
Так что Ваня мгновенно остыл к пиратским забавам. А вот я, наоборот, прикипел. Все это происходило в детской комнате. Я сидел на стуле, дети стояли у меня за спиной. У меня был надежный тыл, и я атаковал без страха и упрека. Я увлекся. Тем более что от уровня к уровню матросня, кажется, трезвела. Через три часа я был уже на третьем.