Сказать по правде, Пепи редко оказывался в таком шатком положении, ибо его многолетний опыт по этой части сделал его совершенно невосприимчивым к воздействию алкоголя.
— Может, ты захочешь послужить истине и справедливости, — спросил я его со смехом, — и пригвоздить этого негодяя к позорному столбу на страницах своей газеты? Пулицер каждый день покупает «Утренний вестник», и я получу огромное удовольствие, если его разорвет на куски от злости. Я буду твоим должником и, разумеется, при случае щедро компенсирую твое добросердечие.
— Что значит «пригвоздить к позорному столбу»?
— Нет ничего проще. Найди фотку какой-нибудь уродливой лысой рожи и подпиши:
«Эта двуногая скотина с головой, как бильярдный шар, ищет себе нового бухгалтера, потому что два прежних умерли со смеху при виде ее голого черепа».
Пепи вскочил, затем снова плюхнулся в кресло, которое собиралось развалиться, как и вся квартира.
— Ты с ума сошел? — закричал он. — Невозможно опубликовать такой идиотизм. Я могу написать — но и это под вопросом, — что ты многодетный отец и Пулицер вышвырнул всю твою семью на улицу накануне лютой зимы только лишь потому, что ты как дипломированный бухгалтер отказался завизировать его махинации с выплатой налогов…
— Нет, это не то. Зачем же врать, если можно написать правду? Ты можешь, между прочим, заметить, что Пулицер лыс, как яйцо, снесенное в субботу. Это можно доказать. Проще всего идти прямым, честным путем. Кроме того, как я уже упоминал, я получил большую компенсацию при увольнении.
Мой хороший вкус победил. Пепи постепенно, можно даже сказать — быстро успокоился. Он потребовал литр яичного ликера, а также половину моей компенсации за атаку на Пулицера. Я тут же согласился на эти условия, ибо сердце мое грызло отчаяние, да и количество алкоголя в моем организме играло свою роль.
Пепи записал в блокноте кривым почерком: «Лысый Пулицер. Гидеон. Месть. 200 форинтов наличными».
— Вот только выпью еще, — сказал он, направляясь к двери, — а потом быстренько напишу еще до того, как протрезвею. Кстати, если меня вышвырнут с работы, ты будешь меня содержать?
— Ну конечно, ты будешь жить за мой счет. Можешь быть в этом уверен.
Половина компенсации еще лежала в моем кармане. Денег хватит. Главное — дать Пулицеру хорошенького пинка под зад.
Пепи посчитал деньги и направился к двери:
— Это будет статья на четыре колонки, набранная курсивом. Да смилуется Всевышний над нашими несчастными душами.
Лишь потом я обратил внимание, что друг спер у меня две сигареты из трех, которые я оставил на черный день. Он взял их из моей тумбочки. Да, весьма острые противоречия, которым нелегко найти решение.
* * *
Назавтра я очнулся после глубокого сна и почувствовал, что мой гнев в значительной степени угас. Учение о всепрощении поселилось во всех моих органах. На первый план вышли совершенно новые, гуманитарные аспекты моего увольнения. Я в значительной мере понял Пулицера, этого маленького человечка, сопротивляющегося наступающей старости и выпадению волос. Он не был внутренне готов терпеть рядом с собой такого парня, как я — молодого и преуспевающего, не знающего бухгалтерии и опаздывающего на работу с пунктуальностью стенных часов, но зато безо всяких усилий покоряющего сердце его персонала, то есть Мици.
Я потянулся и прикинул свои планы на будущее. Я решил простить Пулицера. Ведь он всего-навсего человек, вызывающий жалость, как говорится, «человек, сотворенный для греха». В грядущем мире он получит свое наказание. Какую же пакость я могу ему сотворить?
Через часок я припомнил Пепи и его безумные идеи, которые могут быть опубликованы в газете курсивом на четыре колонки. Вдруг он действительно что-нибудь такое ляпнул в своей газете? У нас еще могут быть неприятности из-за этой дурацкой истории. Я ему не прощу, если он пропечатал имя Пулицера. К сожалению, мною вчера овладел гнев, а Пепи совсем потерял рассудок из-за выпитого. Я надеялся всей душой, что в газете нашелся трезвомыслящий редактор, который не пропустил глупости Пепи. Эти журналисты могут доставить кучу неприятностей.
К полудню я выскочил в киоск, купил «Утренний вестник», пролистал его и, дойдя до последней страницы, почувствовал, что сердце мое сбилось. Вот она, статья на четыре колонки курсивом:
О грехах лысых
А. Шумкоти
Бессильная ярость палила меня адским огнем. Пепи без всякой причины изволит называть себя Шумкоти. Этот человек готов на любую подлость ради чистогана и горячительных напитков.
Еще до того, как я начал читать, меня прошиб озноб — сколько же ерунды напихал этот идиот в свою дурацкую статью? Что можно написать о лысых, не поступаясь своим достоинством?
Господин, стильно одетый в соответствии со своим молодым возрастом и отличающийся интеллектуальной внешностью, посетил меня в редакции, — так начиналась идиотская статья.
Позвольте представиться — Г.П., — молодой человек просил меня уделить ему несколько минут.
Несмотря на занятость я уступил его просьбе.
— Пожалуйста, садитесь, господин Г.П.
Гость закурил и расположился в моем просторном кабинете.
— Достопочтеннейший господин, — начал он, и в голосе его прозвучала скрытая грусть, — я пришел к вам, ибо вижу в вас высший моральный авторитет в государстве, где нет понятий о нравственности. Позволю себе заметить, господин главный редактор, я высоко ценю ваши замечательные публикации. Вы прекрасно знаете, какое значение имеет имя Шумкоти для широких кругов читателей…
Движением руки я остановил искренние признания и продолжал слушать. Г.П. поведал, что работал служащим со скромной зарплатой в процветающей конторе по торговле жизненно важным сырьем.
— Я занимался бухгалтерией с утра до вечера, работал как ломовая лошадь, рассчитывая заслужить доверие моего босса, господина А.П. Я должен содержать, без чьей-либо помощи, своих детей и престарелых больных родителей и еще следить за собой. И вот в один прекрасный день меня пригласил к себе начальник.
— После того как мы использовали все ваши силы, Г.П., — сказал он, — мы больше не нуждаемся в ваших замечательных способностях и, к большому нашему сожалению, с радостью вас увольняем.
Я помню ту жуткую минуту. Ноги подо мной подкосились. И, распростертый на холодном полу, я умолял Александра Пулицера не увольнять меня. Но напрасно. А.П., коротышка с отвратительным лицом, сунул мне несколько грошей и велел немедленно покинуть помещение.
Когда я уже стоял у двери, меня посетило странное чувство и я бросил взгляд на своего бывшего работодателя. У меня чуть не вырвалось от удивления:
— А.П. — лысый, совершенно лысый!
Тут мой гость наклонился и выкрикнул гневные слова подобно человеку, объятому безумием: