— Не путайте с Павликом Морозовым. Его поступок можно расценивать двояко — с одной стороны, родной отец, а с другой стороны — враг народа… Можно сказать, террорист…
— У него что, папаша бен Ладен был? — спросил русоголовый.
— А у меня любимый литературный герой — мой папка, мой Димон! — гордо сказала девочка с колечком на нижней губе. — Он мне на день рождения «бентли» подарил!
Наступила полная тишина. Потом кто-то мечтательно произнес:
— Бентли!.. Зашибись!..
Не имея представления о том, что такое «бентли», Глория поинтересовалась:
— Просветите меня, что такое «бентли»? Их едят?.. Или носят?..
— Да вы че? Без прикола? — чуть не поперхнулась девочка. — «Бентли»!.. Пятьсот тысяч баксов! Триста двадцать лошадей!
— Триста двадцать лошадей?! — изумилась Глория. — Где ж вы их держите?
— В гараже, — сказала девочка. — У нас там два маминых «мерина» стоят, «хаммер» и «бумер»…
Окончательно не понимая, на каком языке говорит девочка, Глория решила переменить тему и обратилась к русоголовому:
— Подойдите к доске, пожалуйста.
Мальчик неспешно подошел к столу и, хитровато улыбаясь, уставился на Глорию.
— Давайте знакомиться по-серьезному, — сказала Глория. — Как вас звали в вашей древнеримской жизни, я уже знаю. А как вас зовут в настоящей?
— Никак, — ответил паренек. — Никак Беспапович Ничей.
— Это у него фенька такая! — крикнул кто-то.
— У вас есть сестра по имени Феня? — спросила Глория.
— Да нет у меня никого, — сказал русоголовый.
— Когда вы родились?
— В ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое декабря по старому стилю, с седьмого на восьмое января — по новому.
— Год?
— Откуда я знаю?
— Вы что же, как Христос?
— Если вы имеете в виду нападающего сборной Греции по футболу, то он Хри′стос, а не Христо′с, — улыбнулся русоголовый.
— Не ерничайте. Сколько вам лет?
— В районе четырнадцати.
— Почему вы так думаете, если не помните год своего рождения?
— Знакомый ветеринар по зубам определил. — И мальчик ощерился, показав свои зубы.
— В недалеком прошлом, — сказала Глория, обращаясь ко всем, но имея в виду русоголового, — такое поведение расценилось бы как издевательство над учителем и повлекло бы за собой вызов в школу родителей. Но вам повезло… Ладно. Попробуем взглянуть на вас с другой стороны…
Паренек развернулся на сто восемьдесят градусов и стал спиной к Глории.
— Опять вы ерничаете, — вздохнула Глория. — Я имею в виду сторону вашего духовного развития… У вас есть хотя бы одно любимое стихотворение?
— Есть! — радостно улыбнулся мальчик. — Есть!
И он начал декламировать, завывая в конце каждой строки:
Люблю, когда колбасит, глючит,
Проснуться с утренней зарей.
И дозу… так… на всякий случай…
Втянуть голодною ноздрей,
Покликать в Интернете мышкой,
Подсесть и в кайфе заторчать,
Потом твои раздвинуть фишки
И фейсом феньку щекотать…
И отступает прочь абстяга,
И наступает клевизна…
Все остальное — это шняга!
По барабану мне она…
Лицеисты зааплодировали. Раздались возгласы «Клево!.. Прикольно!».
— Откуда эта шизофрения? — изумленно спросила Глория.
— Из Интернета скачал, — ответил Никак.
— И вам действительно нравится?
— Главное, что электорату нравится.
— Ну а что-нибудь попроще?
— Можно, — сказал Никак, — но попроще для всех будет сложно… «Дальше, в поле, стало совсем почти темно и от тумана уже непроглядно. Навстречу тянуло холодным ветром и мокрой мглой. Но ветер не разогнал тумана, напротив, нагонял все гуще его холодный, темно-сизый дым, душил им, его пахучей сыростью, и казалось, что за его непроглядностью нет ничего — конец мира и всего живого».
Он остановился и задумчиво уставился в окно, словно вспоминая что-то только ему одному ведомое…
Глории показалось, что мальчик отлетел куда-то, в какое-то параллельное пространство…
— Весьма пессимистично для вашего возраста, — сказала она. — Кстати, что это?
Продолжая смотреть в окно, Никак ответил с грустной улыбкой:
— Двадцать второго октября тысяча девятьсот сорокового года в Париже на Елисейских полях мне это прочитал Иван Алексеевич… Бунин…
— Че-то я не догоняю, — зевнув, сказала девочка, которой папа подарил «бентли».
— Видите? — вздохнул Никак. — Электорат не догоняет…
Внезапно у Глории закружилась голова, дыхание перехватило, и она судорожно стала глотать слюну, пытаясь подавить поднимающуюся изнутри тошноту…
— Урок окончен, — еле слышно произнесла Глория и, опираясь на стену, с трудом вышла из класса.
Добравшись домой, она приняла три таблетки снотворного и отключилась… В ее полусознании возник красного цвета безграничный луг. Назойливые феньки, жужжа, забивали рот, уши и нос. Черные фишки тяжелыми гирями повисли на руках и ногах… Внезапно, путаясь в извивающихся бентлях, побежали лошади… Она досчитала до ста восьмидесяти двух и сбилась… Мощная клевизна втянула ее в длинный темный тоннель, вращая и колбася о стенки… В дальнем конце засветилось что-то бесформенное и глючное. Это была шняга…
— Анхелита… — прошептала Глория. — Бедная девочка…
Пару дней мухославичи пообсуждали загадочное маскарадное убийство Рапсода Мургабовича с дочкой, Н. Р. Ктоследует, какого-то Бестиева и двух путан легкого поведения. Через пару дней поостыли и успокоились. Наиболее активные еще обсасывали вопрос, кто же выдвинет свою кандидатуру на пост мэра после гибели двух соискателей. Наименее активные на этот вопрос ответили однозначно — кто-нибудь.
На следующий день после того происшествия акции «Акбара» упали в цене, но еще через день, после того как генеральным директором компании был единогласно избран Виктор Филиппович Кабанов — зять начальника мухославского РУБОПа, акции опять подскочили. Как заявил сам Кабанов, «никакие скотоклизмы не уроют стойкую экономическую стабильность родного города».
За две недели до выборов к мухославскому электорату по телевидению обратился сам президент. Его выступление шесть раз повторили в паузах во время шоу Руслана Людмилова вечером и трижды — утром, когда шел повтор двести восемьдесят второй серии «Анхелиты».
Вот что сказал президент буквально: