— В Кремле знают о переуступке государственного долга, — сказал он тихо, когда Достоевский сел перед ним, раскрыв бумаги.
— Откуда? — испугался Достоевский. — Мы… — начал было оправдываться он, но Начальник жестом остановил его.
— Какая разница? Здесь перехлестывается столько интересов, что это все равно должно было всплыть рано или поздно. В связи с этим у меня, Александр Сергеевич, к вам просьба…
— Готов соответствовать моменту, — торжественно сказал Достоевский, достал пистолет, снял с предохранителя и приставил ствол к виску.
Начальник нетерпеливым жестом приказал убрать ствол, что Достоевский с облегчением и сделал. Кому охота умирать, даже в генеральском звании?
— Это вы всегда успеете сделать и без моей просьбы. Я хотел вас попросить о другом: нельзя ли как-то ускорить этот процесс? Одно дело, когда эти долги скупаются, тут можно черт-те в чем обвинить и вас, и, не дай Бог, меня, но когда долги будут у нас, ну, у этих ребят, — поправился он, — мы тогда уже точно можем выступать как спасители России. И здесь никто слова поперек не посмеет сказать.
— Я понимаю, — сказал Достоевский, как всегда восхищаясь стратегическим гением Начальника. — Разрешите задействовать личные связи? Я до сих пор не решался, но поскольку вопрос стоит так остро, готов пойти ва-банк, однако мне нужны чрезвычайные полномочия.
— Речь идет о Джеймсе Джеймсе-старшем? — уточнил Начальник.
Достоевский кивнул.
— Считайте, эти полномочия у вас есть. Главное — время, не церемоньтесь, обещайте золотые горы, подписывайте все подряд, не теряя время на согласование со мной. Если долги будут у нас — все спишется. С Богом.
— Служу… — начал было Достоевский, но не смог придумать, чему он служит в данный момент, после чего нетерпеливым жестом был выпровожен из кабинета.
Начальник не любил ритористов, впрочем, как и ригористов, он также не любил декадентов и краснобаев — короче, всякого рода элоквентов, которым Господь даровал способность болтать, лишив их возможности реализовать сказанное. В противоположность им каждое слово Начальника должно было претвориться в жизнь, облечься плотью и кровью, чтобы, увидев свою овеществленную мысль, он мог сказать, как герой когда-то читанной им книги: «Это хорошо!»
На этот раз встреча Достоевского и Джеймса-старшего, чтобы не вызывать излишнего внимания, происходила в римском Колизее. Собеседники выглядели как туристы, случайно забредшие сюда и разговорившиеся, обнаружив общность воззрений на историю и архитектуру.
Хотя на самом деле разговор, конечно же, шел о другом.
— Джеймс, буду откровенен, мне нужна ваша помощь в одном очень деликатном деле, — начал Достоевский.
— Я предполагаю, о чем пойдет речь, и могу заранее сказать, что вряд ли смогу вам помочь в этом, как вы выражаетесь, деликатном деле. Ведь вы хотите говорить о долгах, в которые вы собираетесь консервировать деньги фонда? Здесь я вам не помощник, я не могу быть патриотом России, хотя эта страна всегда была мне симпатична. Вы обещали делиться, а на самом деле уводите деньги из-под контроля. Как профессионал, я вас понимаю и не осуждаю, но как партнер должен вам заявить, что вы меня хотите кинуть.
— Не торопитесь, Джеймс! Сейчас вами руководят эмоции, и вы можете сказать что-то такое, о чем потом будете сожалеть. Я не собираюсь вас кидать, то, что я здесь, уже доказательство этого.
Джеймс выжидательно сжал губы, не собираясь что-либо говорить: ведь мячик сейчас был на площадке Достоевского.
— Мы остаемся партнерами, и то, что я вам скажу, только подтвердит это. Вы классный профессионал и правильно вычислили содержание нашей беседы, я действительно хочу попросить вас о помощи, но на взаимовыгодной основе.
— Вы хотите расплатиться со мной, выделив мешок долговых векселей? — усмехнулся Джеймс-старший.
— Конечно же, нет, я уполномочен предложить вам в качестве компенсации за помощь любые источники информации в любой отрасли промышленности и науки, которую вы выберете. Согласитесь, это немного другие деньги, более живые, а? — подмигнул Достоевский.
Джеймс-старший подумал не более трех секунд и спросил:
— Какого рода помощь вам нужна?
— Мы столкнулись с тем, что у российских долгов существует политическая составляющая. Денежное содержание долга мало кого интересует, но все банки-кредиторы озабочены тем, что руки, в которых сосредоточиваются долги, могут оказывать на Россию непредсказуемое влияние.
— Что же могу в этой ситуации я, старый ничтожный разведчик, которого вот-вот выпихнут на свалку? — с преувеличенным удивлением спросил Джеймс-старший.
— Только не надо ложной скромности, Джеймс. Вы в свое время были главным методистом постоянно действующего международного семинара для менеджеров среднего звена, которые потом становились лидерами ведущих партий, главами правления корпораций, банков и президентами стран.
Джеймс кивнул, соглашаясь с такой оценкой его деятельности.
— Так вот, нам необходимо…
— Мое письмо, — догадался Джеймс-старший.
— Нет, достаточно вашего слова. Один звонок по телефону со словами доверия и поддержки руководителям фонда Гугенройтера.
— Кому? — спросил Джеймс с готовностью.
— Кому угодно из этого списка. — Достоевский протянул Джеймсу измятую туристическую карту Рима, на которой вразнобой были записаны какие-то имена и инициалы.
Джеймс-старший с интересом посмотрел на этот грязный клочок бумаги, который мог определить судьбу огромной страны. Он сразу увидел стратегический просчет команды Достоевского: на этой бумаге не хватало одного, но самого главного имени, имени человека, который не был руководителем банка или корпорации (для всех он был кинокритиком), но от него-то как раз и зависела судьба русских долгов. Джеймс не стал об этом говорить Александру Сергеевичу, чтобы у того не возникло соблазна выйти на кинокритика напрямую.
— Хорошо, — сказал Джеймс Достоевскому, — я сделаю то, о чем вы меня просите, я позвоню кому надо и думаю, что ваша проблема будет решена, но если вы забудете старину Джеймса при дележе пирога, я вам не позавидую, Александр. Как у вас говорят, я тебя на ремешки порежу.
С этими словами Джеймс-старший встал и, не пожав протянутой руки, пошел вдоль сидений древнего сооружения, предназначенного для смертельных гладиаторских схваток.
Спустя несколько недель, когда операция по скупке долгов России перестала быть тайной, российское правительство обеспокоилось, что его долги собираются в одном месте и место это, с легкой руки журналистов, получило название Кремль-2. Этот самый Кремль с пугающим упорством Чичикова находил и скупал без разбора все долговые обязательства всех российских правительств, начиная с царских займов.