Секретарь будто воды в рот набрал. Он знал, что наступил опасный момент: вены на лбу политика начали набухать. Зеев подождал, пока у Дольникера пройдет приступ гнева, и лишь потом вежливо заметил, что они успешно закончили выборы в местный совет и теперь уже можно с новыми силами укладывать вещи ввиду скорого отъезда…
— Наши голуби, — выразил надежду секретарь, — уже прибыли в «Тнуву».
— Кто знает, — ответил Дольникер, — эти потрепанные голуби не так уж держат марку, через каких-нибудь пятьдесят — шестьдесят километров они падают замертво. — Дольникер наморщил лоб. — Но пока мы здесь, надо действовать в интересах деревни, — заявил он Зееву, — я прошу тебя написать следующее послание всем, к кому это имеет отношение:
«Ув. господа!
Мы поздравляем вас с тем, что жители деревни Эйн Камоним (Восточная Верхняя Галилея) выбрали вас представителями местного совета. Мы просим вас прибыть в среду ровно в 3.30 в зал трактира для участия в первом закрытом заседании Временного совета.
Повестка дня:
1. Утверждение состава муниципального органа деревни.
2. Муниципальный орган будет решать вопрос о старосте.
Совершенно секретно. Не опаздывать. Желательно приходить в черном костюме».
— Вообще-то у них других и нет, — перебил секретарь, но Дольникер перебил его:
— Дата! Подпись!
— Пожалуйста, — послушно ответил Зеев и подписал:
«Управление инженера».
— И все же, — добавил Дольникер, — я не очень доволен тем, что мы нашли лишь четырех членов совета. Четное число — это опасно. Нужен еще один, решающий голос.
— Может, возчик?
— Я бы предпочел вместо этого частного предпринимателя, левый элемент или коммуниста, для равновесия сил. Есть ли в деревне какой-нибудь эксплуатируемый или наемный рабочий?
— Насколько мне известно, только я.
— Кончай эти шутки, Зеев, не могу же я послать в совет моего опекуна.
— Я — ваш личный секретарь, Дольникер.
— Разумеется. Кто в этом сомневается? Итак, я полагаю, что нашел коммуниста в лице помощника сапожника.
— Ну как хотите, Дольникер. Так я иду укладывать вещи.
* * *
Дольникер заглянул в сапожную мастерскую, чтобы убедиться, что помощник находится там один, и зашел в темный чулан, где размещалось предприятие. Политик с жалостью посмотрел на желтое лицо старика, сидящего на табурете и держащего во рту дюжину деревянных гвоздей.
— По возрасту он сапожнику в отцы годится, — подумал Дольникер, — но вместо того, чтобы пользоваться преимуществами своего возраста, он должен гнуть спину и подвергаться безжалостной эксплуатации с утра до вечера.
— Здравствуйте, товарищи, — поприветствовал Дольникер рабочего и продолжил дипломатически: — Мои ботинки уже готовы?
— Нет, — ответил старик скрипучим голосом, — ведь господин инженер не сдавал нам в починку никакой обуви.
— Конечно, не сдавал. А сколько я должен буду заплатить?
— Это вы с Цемахом уладьте.
— Нет, товарищи, это как раз ваше дело.
— Почему?
Вследствие этого наивного вопроса покровительство Амица Дольникера распространилось на неорганизованного рабочего.
— Сколько вы просите за ремонт обычной подметки?
— Тридцать грошей, пожалуйста…
— А сколько пар вы ремонтируете за день?
— Может, три.
— Так это получается почти лира в день. Вы работаете двадцать пять дней в месяц, получается двадцать пять лир в месяц, правильно?
— Не знаю.
— Какова ваша месячная зарплата?
— Не знаю…
— Сорок лир вы получаете?
— Получаю.
— Замечательно! А кто же кладет себе в карман разницу?
— Не знаю…
— Вот и получается, товарищи! Нет в вас никакого классового сознания! Поэтому вы не осмеливаетесь высказать свое мнение о том, что можно и нужно положить конец этой эксплуатации! То есть в один прекрасный день вы воспрянете и увидите, что годы прошли, что ваши зубы выпали, как листья в листопад, и вы больше не можете держать во рту гвозди. И вот тогда вы все приходите и плачете во весь голос, мол, Дольникер, Дольникер, но будет уже поздно…
— Но, — прошептал старик и несколько отодвинулся от гостя, — господин инженер не сдавал нам никакой обуви…
Дольникер восстал перед ним во весь рост, словно ангел с огненным мечом:
— Вы обессилели, товарищи, — гремел он, — вам положен сокращенный рабочий день! Сколько часов вы сейчас работаете в день?
— Сколько хочу…
— Это слишком много! Сапожник эксплуатирует чувство ответственности своих рабочих! Он прекрасно знает, что совесть заставляет вас работать до тех пор, пока вы можете руками шевелить! И каков же результат? Вы начинаете кашлять, заболеваете туберкулезом и тонете в море нищеты. Нет, товарищи! Вам нужно известить Цемаха Гурвица, черным по белому, что вы ни в коем случае не согласны работать, сколько вы хотите! С сегодняшнего дня, товарищи, вы будете работать на час меньше! А если сапожник откажет — забастовка!
— Да… но так… забастовка… господин инженер…
Дольникер начал бушевать, ибо он видел, что рабочий так и не понял, в чем суть проблемы.
— Забастовка — это забастовка, страйк, — объяснил Дольникер сурово, — и выньте уже гвозди изо рта, вы ведь можете их проглотить!
— Только если мне мешают работать, господин инженер…
— Итак, товарищи, я подвожу итоги. Еще несколько замечаний по сути проблемы. Я уже не помню, на чем я остановился, товарищи. Не перебивайте меня, господа, каждую секунду!
— Вы говорили про гвозди…
— Да! Когда Гурвиц вернется с поля, вы встанете перед ним и заявите со всей ответственностью: «Цемах Гурвиц! С сегодняшнего дня я работаю на час меньше!»
— О Господи!
— Не бойтесь, товарищи! Цемах Гурвиц в вас нуждается, он не даст вам уйти просто так! Он предложит вам полчаса, вы требуйте три четверти и стойте на этом твердо, не уступайте ему больше, чем десять минут! В случае отказа забастовка! Вам нужно организоваться, товарищи. Надо отложить небольшую сумму в забастовочный фонд, и вы сможете выступить против промышленника, будучи уверенными в себе! Вы меня понимаете?
— Понимаю, понимаю, — кивал старик, прижатый спиной к стене, — так сейчас господин инженер пойдет себе домой, а я тем временем все улажу.
— Нет, товарищи! — заявил Дольникер и уселся на свободную табуретку. — Теперь уже вам можно открыть, что я хочу ввести вас в совет деревни! Это ваш экзамен, товарищи!