— Эй, не бегать! Стоять на месте!
Неудивительно, что пара новых пастухов просто с ног сбилась, гоняясь за коровами. Затем добровольцы улеглись на травке. Закрытые веки предохраняли их глаза от жарких лучей яркого солнца.
— Вот видишь, Зеев, — мы устали до предела из-за этой беготни. А почему? Да потому, что мы всю жизнь злостно уклонялись от занятий спортом. А теперь угадай, дружок, какой вывод мы можем сделать из этого?
— Конечно, надо ехать домой.
— Через мой труп, господа, я пребуду здесь до моей смерти или до твоей…
На этом беседа закончилась, и оба, объятые дремой, предались ласкам солнышка. Они лежали без движения на густой травке, и лишь изредка политик вынужден был поднимать своего опекуна, чтобы тот догнал ту или иную отбившуюся от стада корову, ибо, как вы помните, овчарка в ту пору служила по ведомству взыскания муниципальных налогов.
* * *
Дольникер почувствовал, что кто-то легко треплет его по плечу. Будучи погружен в приятную дремоту он приоткрыл один глаз, но тут же открыл и второй, издав при этом короткий стон. Пожилой араб, одетый в комбинезон и куфию, склонился над политиком и что-то бормотал сквозь усы. Дольникер, которому когда-то довелось быть пресс-секретарем партии в подкомиссии по проблемам нацменьшинств, тут же освободился от атакующих рук и вскочил на ноги, но поскользнулся на траве и рухнул навзничь, как подрубленный ствол. От криков политика проснулся и Зеев, который тут же потянулся к суковатой палке, но араб опередил его, сунул руку к себе в карман и вытащил оттуда небольшую жестянку.
— Кофе Америка, — изрек он с сердечной улыбкой, — Америка кофе.
Пастухи замерли от удивления, однако, когда гость дважды повторил свою фразу, Дольникер шепнул секретарю на идиш:
— Вос зогт ер? [4] Спроси о его намерениях, ты ведь учил арабский в школе…
Секретарь встал и подошел к арабу, застывшему в позе восточного спокойствия и ожидающему конца внутренней дискуссии. Приложив массу усилий, Зеев составил закрученное арабское предложение на литературном уровне, однако собеседник путем раздосадованного пощелкивания языком дал понять, что он не понял ни слова.
— Похоже, дружок, что он не понимает по-арабски, — высказал предположение Дольникер и по привычке, выработанной вследствие посещения лагерей репатриантов, обратился к арабу:
— Муви пан по-польску? Говорите по-русски?
— Нескафе, — ответил тот, протянув жестянку к носу политика, — Нескафе.
Дольникер взял из его рук коробку и склонил голову в немом вопросе:
— Сколько?
Араб указал на корову.
— Наглец, совсем из ума выжил, — постановил политик, — он хочет целую корову за свои консервы!
Однако тут произошел решительный поворот в межличностных взаимоотношениях. Араб стал что-то бормотать по-французски и таким образом нашел более или менее общий язык с Зеевом.
— Он предлагает сто банок кофе за корову. Это действительно очень дешево, Дольникер…
— Нет, это нам не подходит, — заупрямился политик, — скажи ему, дружок, что мне кофе нельзя из-за гипертонии. И вообще, что это за тип, я его не знаю.
— Откуда ты? — спросил Зеев.
— Из Ливана.
Дольникер оттащил секретаря в сторону:
— Я сразу понял, что это нарушитель границы, потому что наши арабы сюда дороги не найдут. Объясни ему, что нам нельзя вступать с ними в переговоры, товарищи…
Нарушитель стоял себе в трогательной наивности, спокойно наблюдая за происходящим и время от времени протягивая свою баночку двум пастухам, продолжавшим совещаться. Жаркое солнце освещало дружбу народов, коровы жевали свою жвачку, в воздухе мелькали бабочки.
— Сядь! — велел Дольникер нарушителю границы, так как не терпел людей, стоящих без дела.
— Я не хочу затруднений, — заявил он Зееву, — этот тип все же считается врагом.
— Ладно, — согласился Зеев, — давайте его убьем.
— Это функция пограничников. Спроси его, что его заставило к нам прийти.
Араб пустился в объяснения, и политик через посредничество Зеева выяснил, что нарушитель является главным поставщиком в Эйн Камоним и поддерживал тесную связь с предыдущим пастухом. Если господа ему не верят, они могут спросить насчет него у Михи, и тот расскажет, что он, араб, очень любит евреев и приносит им куски свинины, которую евреям есть запрещено, поэтому евреи не производят ее, а покупают у него.
Он, кроме того, готов по приемлемым ценам привезти и любые другие вещи, которых нельзя достать в еврейском государстве.
Эти слова очень задели честь политика:
— Скажи ему, что нам не нужны его сомнительные товары! Наоборот, его блокада лишь помогает нам прийти к экономической независимости!
— Хорошо, — сказал Зеев и перевел: — Почем банка?
— Лира семьдесят, но деньги «Тнувы». Это чистый кофе из Америки, эфенди…
Однако тайного международного сговора между переводчиком и арабом не получилось, ибо Дольникер стал осуществлять за своим секретарем строгий контроль и велел ему прекратить болтовню, включающую слова «Нескафе» и «Тнува», и приказать нарушителю убираться, пока его не спустили со всех лестниц…
— Лира шестьдесят, — промямлил араб, увидев ожесточенное лицо Дольникера, и стал удаляться большими шагами. Мировая скорбь, прозвучавшая в его голосе, тронула сердце политика.
— Спроси его, Зеев, — велел он вдруг, — может ли он достать для меня израильскую прессу.
— Газеты?
— Вы слышали, товарищи. Или ждать, пока они с неба упадут?
Араб выслушал перевод, несколько удивился предложению и заявил, что впервые за тридцать лет честной контрабандистской работы ему заказывают такой товар. Однако вскоре натура торговца в нем возобладала, и он спросил, какие именно газеты нужны эфенди. Дольникер после недолгого размышления назвал утреннюю газету своей партии, а заодно заказал также и вечернюю из тех, которые он презирал, заявив, что за выпуски более чем месячной давности он не заплатит ни гроша.
— Скажи ему, что никакого аванса он не получит, у меня есть горький опыт сделок с мелкими торговцами.
Араб покинул странных эфенди со множеством благословений, пожелав им скорейшего выздоровления. Он вернулся к своему ослику, уселся на него и ускакал в направлении сосновых лесов севера. Зеев продолжал выкрикивать ему вслед, что для Дольникера особенно важны пятничные выпуски газет, однако сомнительно, чтобы контрабандист услышал это последнее примечание.
После напряженных переговоров Дольникер вновь растянулся на траве, продолжая безмятежно загорать. Но секретарь не чувствовал себя спокойно: