Всадники выругались, попав на открытый участок, который никто не узнал, но тут кто-то из стражников окликнул остальных. Все развернулись и придержали коней у лагеря Байдура. Озаренные факелами, его туги полоскались на ветру. Гуюк помог матери спешиться, оглянулся и увидел, сколько народу собралось посмотреть, в чем дело. Шеренга за шеренгой, мужчины стояли с мечами наголо. Вспомнилось, как в такую же ночь Чагатай, отец Байдура, пытался напасть на Каракорум. Кто-кто, а его сын бдительность не утратит.
Гуюк некогда считал этого человека другом, но политика и убийство, которое совершил его собственный отец, развели их. Судя по позе, Байдур ждал атаки – обнажил меч и поднял его к плечу. Желтые глаза хозяина юрты холодно блеснули, и Гуюк показал ему пустые руки, хотя меч с волчьей головой он не снимал с пояса ни при каких обстоятельствах. Байдур правил большой территорией к западу от Каракорума, и Гуюк с горечью осознал, что должен заговорить первым, как проситель. Он станет гурханом, то есть подчинит себе все мелкие ханства, но пока это не имело никакого значения. Той ночью он считался лишь наследником.
– Байдур, я пришел с пустыми руками. Я не забыл, как мы дружили в пору, когда были мальчишками.
– Разве мы уже не договорились обо всем? – резко спросил Байдур. – Зачем ты явился? Зачем потревожил мой сон и всполошил моих людей?
Гуюк сощурился, меняя мнение о стоящем перед ним человеке. Хотелось повернуться к матери за подсказкой, но так он распишется в собственной беспомощности. В последний раз царевич видел Байдура, когда тот уезжал домой со своим туменом, а Чагатай считался предателем. Было время, когда Байдур мог стать правителем Каракорума, пожелай небесный владыка изменить судьбу его семьи. Вместо этого он унаследовал западное ханство и тихо там жил. Гуюк не видел в нем угрозу. Но власть изменила Байдура. Теперь он казался человеком, жестко принуждавшим остальных к беспрекословному послушанию. «А я таким кажусь?» – подумал Гуюк и скривился: уверенности у него не было.
– Я пригласил сюда Мункэ… господин, – поговорил Гуюк, кусая губы.
Байдур эту заминку заметил. А ведь они стояли перед Каракорумом! До чего досадно жаловать кому-то звания, когда у самого ни одного нет… Гуюк почувствовал, как мать переступила с ноги на ногу, и припомнил ее наказ. Он пока не хан. Пока его удел – смирение.
Байдур не ответил Гуюку – он тоже отреагировал на движение Дорегене и низко ей поклонился.
– Прошу прощения, госпожа! Не ожидал увидеть вас среди всадников: ночь же на дворе. Добро пожаловать к моему очагу! Чай уже остыл, но я велю заварить свежий.
Гуюк кипел от злобы. Почтение, с каким встретили его мать, лишь подчеркивало, как мало уважают его самого. Интересно, Байдур нарочно его проигнорировал или и впрямь уважает регентшу? Вслед за матерью царевич двинулся к юрте Байдура и с раздражением пронаблюдал, как та наклоняет голову и входит внутрь. Воины Байдура не сводили с него глаз. Нет, не с него, а с меча у него на поясе. Гуюк ощетинился: они что, запугать его решили? Неужели он сглупит и вытащит меч после того, как в юрту вошла его родная мать?
К его вящему удивлению, один из стражников Байдура приблизился и отвесил глубокий поклон. Стража Гуюка плотнее обступила своего господина, но тот лишь отмахнулся и по-прежнему раздраженно спросил:
– В чем дело?
– Господин, позвольте мне прикоснуться к вашему мечу, только к рукояти. Потом буду детям об этом рассказывать.
Гуюк неожиданно понял, почему воины Байдура не сводят с него глаз, и покровительственно улыбнулся. Меч с волчьей головой на рукояти носил его отец Угэдэй, а до него – Чингисхан. Но чтобы меч лапали незнакомые стражники… От одной мысли Гуюк содрогнулся.
– Нам с твоим господином нужно многое обсудить, – начал он.
Как назло, стражник потянулся к мечу, глядя на рукоять с благоговейным трепетом, как на христианскую реликвию. Гуюк отсек бы наглецу руку, если бы не чувствовал себя в центре внимания, а большинство следящих были бы преданы ему, а не Байдуру.
– В другой раз! – рявкнул Гуюк и, чтобы избавиться от назойливого стражника, нырнул в юрту.
В юрте Дорегене сидела рядом с Байдуром. Давненько Гуюк не бывал в жилище из прутьев и войлока, и с новой остротой прочувствовал, как тесно в юрте, как воняет овцами и сырыми шерстяными одеялами. В центре на огне шипел старый чайник, у которого хлопотала молодая служанка. От волнения она суетилась – чашки так и звенели. В юрте мало места для символов богатства и власти. По-простому жить куда легче, чем на каждом шагу спотыкаться о дорогой китайский фарфор. Какой-то миг Гуюк боролся с собой. Садиться рядом с Байдуром казалось нарушением приличий, а сесть рядом с матерью значило лишиться равноправия в беседе. Нехотя Гуюк опустился на кровать возле Дорегене.
– Это ничего не меняет, – негромко проговорила та. – В Каракоруме собрался весь народ, все облаченные властью мужчины и женщины, кроме одного. Для клятвоприношения этого достаточно.
– В таком случае вы рискуете, Дорегене, – отозвался Байдур. – Я хорошо знаю Бату. Не стоит отсекать его от народа.
Лицо его казалось задумчивым и встревоженным. Гуюк присмотрелся, но ни злорадства, ни вероломства не увидел.
Раздался стук копыт: к юрте Байдура прискакал всадник. Тот поднялся и посмотрел на закипающий чайник.
– Подождите меня здесь. Эрден, подай им соленый чай.
Байдур оставил гостей. Но осторожный Гуюк не верил, что их невозможно подслушать. Он молча забрал чашу с чаем у девушки. Напиток она подала в рабской позе: руки высоко подняты, голова опущена. Гуюк хотел взять ту чашу, но потом сообразил, что эта порция для его матери. Он стиснул зубы в ожидании своей порции. Иерархия, снова иерархия… Впрочем, скоро он все изменит. Что бы ни планировали другие, он не позволит Бату лишить его шанса стать ханом.
Байдур вернулся в юрту с Мункэ, и Гуюк встал, чтобы их поприветствовать. Дорегене невозмутимо потягивала свой чай. В юрте и так было тесно, а в присутствии Мункэ стало не продохнуть. Широкоплечий сын Тулуя каким-то образом успел втиснуться в доспехи. «Может, он спит в них?» – гадал Гуюк. Нынешней ночью его ничего не удивило бы.
Первой Мункэ поприветствовал Дорегене, потом поклонился Гуюку, низко, как давший клятву кланяется господину. Байдур этот поклон заметил, и у Гуюка сразу улучшилось настроение. Он уже раскрыл рот, чтобы заговорить, но, к его досаде, мать заговорила первой.
– Мункэ, Бату на сход не явится, – объявила она. – Я получила от него послание.
– Чем он это объясняет? – осведомился Байдур; потрясенный Мункэ промолчал.
– Какая разница? Бату пишет, что был ранен на охоте и приехать не может. Но это ничего не меняет.
– Это меняет все, – тихо и рассудительно возразил Мункэ. Гуюк невольно подался вперед, чтобы не пропустить ни слова. – Курултай окончен. А как же иначе? Бату не глава мелкой семьи, а глас нашего народа, хотя власть свою не использует. Если Гуюк станет ханом в его отсутствие, в будущем может разгореться междоусобная война. Войны никто из нас не хочет. Я вернусь к своим туменам, к своим семьям и скажу, что в этом году нового хана не будет. – Мункэ повернулся к Гуюку. – Я дал тебе клятву, господин, и изменять ей не намерен. Просто тебе нужно чуть больше времени, чтобы привести на сход Бату.