Угэдэй слегка повернулся на стуле, когда на балкон вышел Гуюк. Сердце отца защемило от гордости и печали, которые неизменно овладевали Угэдэем при виде сына. Гуюк высок и пригож, в мирное время он вполне мог командовать тысячей и даже туменом. Но не было, не было в нем той тонкой прозорливости, которая отличает истинного военачальника, как не было и неброской, но нерушимо крепкой связи с людьми, которые пошли бы за ним в огонь и в воду. Так, средней руки командир. Да и с выбором настоящей, одной жены все еще не определился, словно бы своя, собственная линия ханской родословной для него ничего не значила. То, что лицом и глазами он напоминал Чингисхана, делало осознание его слабостей еще более болезненным и горьким. Бывали случаи, когда Угэдэй своего сына решительно не понимал или же отказывался понимать.
Грациозно поклонившись родителям, Гуюк занял место на своем стуле — чуть в стороне и размером помельче — и тут же ушел в увлеченное созерцание зрелища. О нынешнем противостоянии во дворце он знал мало. Да, он с двумя друзьями и кое с кем из слуг заперся в своих покоях, но в ту часть дворца никто так и не пришел. Постепенно ожидание перешло в возлияние — напились допьяна. Угэдэй, хоть и почувствовал облегчение, увидев сына невредимым, со скрытой досадой подумал: «Знать, никто даже не счел нужным на него покуситься».
Сзади мимо балкона пронесся Темугэ, почти слившись с роем своих писцов и посыльных. Слышно было, как он на ходу осипшим голосом выкрикивает приказания. Непроизвольно вспомнилась беседа, что была у них с дядей пару недель назад. Несмотря на страхи старого олуха-книгочея, Угэдэй борьбу все-таки выиграл. Надо будет, как закончится празднование, снова предложить Темугэ заведование каракорумской библиотекой.
Летний день над гигантским овалом арены постепенно угасал, остывая в сумрак. Из-за низких городских стен ристалище будет видно и из травянистого моря наружных равнин. Еще недолго, и возгорится тысяча факелов, освещая происходящее здесь всем, кто смотрит сейчас оттуда, из вольных просторов империи. Угэдэй ждал этого момента, возвещающего подданным появление нового хана. Означало это и то, что Каракорум наконец достроен и благодатный дождь смывает старые кровавые пятна. А что, если и вправду прольется? Совпадение вышло бы кстати.
Внизу в отдалении Темугэ дал знак судьям. После короткого посвящения матери-земле они протрубили в рог, и состязание началось. Борцы хлестко сошлись, замелькали в проворных хватательных движениях руки и ноги. Для кого-то поединок закончился, едва начавшись, как у соперника Баабгая. Для других он превратился в испытание на выносливость. Блестящие от пота борцы напряженно приподнимали и роняли друг друга, на коже от захватов проступали красные отметины.
Угэдэй сверху озирал поле пыхтящих топчущихся атлетов. Понятно, что Темугэ продумал зрелище во всех тонкостях. Угэдэй с вялым интересом размышлял: «Неужто У дядьки все празднество пройдет вот так, без сучка и задоринки? Весь народ империи — от ребенка до старика, от первого мужчины до последней женщины — это воины и пастухи. Но не овцы, ни в коем случае не овцы…»
Что ни говори, а смотреть все-таки занятно. Вот, нелепо дрыгая ногами, под хохот и улюлюканье толпы опрокинулась последняя пара. Победителями вышли сто двадцать восемь человек. Сейчас они, раскрасневшиеся и довольные, явились на поклон зрителям. Прежде всего поклонились балкону, где сидел Угэдэй, а он встал на ноги и в знак своего благоволения поднял руку, которая предназначена для меча.
Раздалось хриплое пение длинноствольных труб, огласившее окрестность. Борцы трусцой ретировались с арены, и раскрылись створки массивных ворот, обнажая уходящую во внешний простор главную улицу. Угэдэй с прищуром вгляделся; туда же на скамьях повернулись и все тридцать тысяч зрителей.
Вдали показалась группа измученных бегунов, полуголых на летней жаре. Сделав вокруг города три круга — около семидесяти гадзаров, — они через западные ворота направлялись к чаше центральной арены. Чтобы разглядеть бегущих, Угэдэй подался вперед. Вместе с ним изогнул шею и Гуюк, с волнением наблюдая, кто придет первым (похоже, поставил изрядную сумму денег).
Бегуны на длинные дистанции из монголов в целом не ахти. Во всяком случае, так объяснял Темугэ: выносливость есть, но сложение не то. Многие из тех, кто осилил дистанцию и не выбыл до срока, на приближении заметно прихрамывали, но свои огрехи старались скрыть из боязни осрамиться перед приветственно шумящей толпой.
Увидев, что впереди бежит Чагатай, Угэдэй одобрительно кивнул. Брат бежал с гладкой плавностью, к тому же он был на голову выше остальных мужчин. Да, Угэдэй его в самом деле страшился, а за заносчивость так прямо и ненавидел, но тем не менее, видя его сейчас упорно пылящим по тропе в сторону ристалища, в душе им гордился: гляньте, родной брат впереди. На приближении Чагатай даже, кажется, пошел в отрыв, но тут от общего сборища отделился мелковатый жилистый воин и пошел, пошел нагонять, да так живо, что еще неизвестно, кто кого. А до черты уже недалеко.
Вот они поравнялись. Сердце Угэдэя встревоженно билось, участился пульс.
— Ну же, ну же, брат, — вполголоса заклинал он.
Рядом, сжимая дубовое перильце, хмурилась Дорегене.
Надо же, переживать за человека, который нынче чуть не убил ее мужа… Да пусть бы его сердце лопнуло хоть сейчас, прямо на глазах у всей этой толпы! Однако, зараженная волнением супруга, она молчаливо наблюдала. Угэдэй любил состязания, а она больше всего на свете любила Угэдэя.
Последние алды [18] Чагатай одолел единым броском, всего на полтуловища опередив своего соперника. Оба готовы были рухнуть наземь. Чагатай, как рыба, хватал ртом воздух, грудь его вздымалась и опадала. Но в отличие от своего соперника нагибаться и упирать руки в колени он не стал. В Угэдэе шевельнулась ностальгия. Откуда-то из времен детства в памяти всплыли слова отца: «Если твой противник видит, как ты стоишь, упершись в колени, он сразу сочтет тебя проигравшим». Вот с этим жестким голосом они с братом и живут все годы. Уж и самого Чингисхана нет, а наказы остались.
Гуюк из чувства приличия за дядю не радовался, хотя сам малость взмок, а глаза были шалые от веселости. Угэдэй улыбнулся, видя, как сына наконец что-то раззадорило. Кто знает, может, он сейчас сорвал куш.
Угэдэй не садился, все это время выжидая повторного звука труб. И вот они зазвучали, своим утробным гласом призывая тридцать тысяч человек внимать. На секунду Угэдэй смежил веки, медленно переводя дыхание.
Воцарилась тишина.
Голову Угэдэй поднял, когда над ристалищем наконец разнесся могучий голос глашатая:
— Вы здесь, чтобы наречь Угэдэя, сына Тэмуджина — верховного нашего правителя Чингисхана, — ханом державы нашей! Вот он стоит перед вами как наследник, избранный великим ханом! Есть ли кто-то, который оспорит его право повелевать?
Если до этого над ристалищем стояла тишина, то теперь она углубилась до безмолвия смерти: все мужчины и женщины замерли, в напряженном ожидании не осмеливаясь даже дышать. Осторожно отошел назад Гуюк, поднявший было руку, чтобы коснуться плеча отца, но опустивший ее так, что тот не заметил.