Угэдэй зашевелился. Более того, он часто заморгал и на глазах у оторопевшего Морола начал усаживаться, но из-за затекшей руки завалился назад. Шаман поспешно его подхватил и, закинув голову, от избытка чувств завыл волком.
— Сына его вам? — держа хана и не в силах остановиться, продолжал Морол. — Дочерей его? Дядьев и друзей? Дайте мне знак, пусть оковы спадут!
От воя шамана всюду рывком поднимали головы заспанные люди. Сотнями сбегались они со всех сторон. Весть о чуде пронеслась искрой, и, услышав ее, все становище — и мужчины, и женщины — вскидывали руки, выражая свое ликование кто во что горазд. Воины стучали мечами, хозяйки — горшками. Среди всего этого шума сидел и, морщась, недоумевал Угэдэй.
— Воды мне, — недужным голосом произнес он. — Что вообще происходит?
Теперь он, расширив глаза, осматривал залитое кровью поле и труп последней кобылы, темный в свете зари. Что произошло, Угэдэй решительно не мог взять в толк и лишь потирал отчаянно зачесавшееся вдруг лицо. У себя на ладонях он с удивлением обнаружил следы засохшей крови.
— Поставьте хану свежий хошлон, — распорядился Морол голосом вконец обессиленным, но теперь уже крепнущим от победной радости. — Пусть в нем будет сухо и чисто. Принесите пищи и воды.
Вокруг хана, сидевшего самостоятельно, уже возводилась юрта. Слабость в руке постепенно проходила. К той поре, как раннее утреннее солнце оказалось заслонено войлоком и деревом, Угэдэй уже пил воду и спрашивал вина, о чем Морол, впрочем, и слышать не желал. От невероятного успеха авторитет шамана возрос, что было сейчас заметно по той суровости, с какой он помыкал ханскими слугами. На короткое время Морол стал чуть ли не важнее своего хана и держался с обновленным достоинством и хорошо различимой гордостью.
В новый хошлон Угэдэя пришли Хасар с Тулуем, как самые старшие по положению. Хан был все еще бледен, но на их беспокойство реагировал слабой улыбкой. Окаймленные темными кругами глаза его запали, а рука, в которую Морол подал чашу соленого чая с настоянием выпить все, подрагивала. Угэдэй насупился и с мыслью о вине облизнул губы, но протестовать не стал. Близость смерти его пугала, как бы он ни внушал себе, что готов к ней.
— Были минуты, когда я вроде как все слышал, но ответить не мог, — вспоминал Угэдэй. Голос его звучал надтреснуто, как у старика. — Я тогда полагал, что мертв и в уши мне вещают духи. Это было… — Хан прихлебнул из чаши. Глаза его потемнели от того тошнотного ужаса, что он пережил, запертый в своем теле, погружаясь в беспамятство и приходя в себя. Отец наказывал ему никогда не распространяться о своих страхах. «Люди глупы, — говорил Чингисхан. — Они полагают, что другие сильнее, быстрее и меньше поддаются страху». Даже в своей слабости Угэдэй сохранял память. Ужас той темноты все не отпускал, но все же чингизид был и остается ханом.
Окровавленную землю вокруг слуги устелили войлоком. Толстые грубые подстилки тут же напитались кровью, став тяжелыми и красными. Тогда на нижние отсыревшие слои были наброшены новые, пока не оказался застелен весь пол хошлона. Морол опустился рядом с Угэдэем на колени и осмотрел хану глаза и десны.
— Молодец, Морол, — похвалил его Угэдэй. — Я уж и не чаял, что вернусь обратно.
Шаман нахмурился:
— Не все еще довершено, мой повелитель. Жертвоприношения кобылиц было недостаточно. — С тягостным вздохом он умолк, подгрызая на пальце ноготь. На языке чувствовался вкус запекшихся катышков крови. — Духи этой земли полны желчи и ненависти. Свою хватку с твоей души они сняли лишь тогда, когда я заговорил с самыми верховными их владыками.
Направленный на шамана взгляд Угэдэя был затуманен страхом, который он тщетно пытался скрыть.
— Что ты имеешь в виду? У меня сейчас голова кругом — так и гудит, так и звенит. Говори со мной яснее, как с малым дитем. Тогда я тебя пойму.
— За твое возвращение, повелитель, назначена цена. И неизвестно, сколько пройдет времени, прежде чем они позовут тебя обратно во тьму. Может, день, а может, всего несколько вдохов — сказать не берусь.
Угэдэй напряженно застыл.
— Снова через такое я пройти не смогу — ты понимаешь меня, шаман? Я буквально не мог дышать. — Глаза защипало, и хан яростно потер веки. Его тело было извечно слабым сосудом. — Вели подать мне вина, шаман.
— Пока не могу, повелитель. У нас очень мало времени, и надо, чтобы ум у тебя был ясен.
— Тогда делай, что надлежит, Морол. Я дам любую цену. — Угэдэй уже видел убитых лошадей и лишь устало покачал головой, сквозь стену хошлона глядя туда, где они, как он знал, сейчас лежали. — У тебя в распоряжении и мои стада, и мои забойщики, всё к твоим услугам.
— Извини, повелитель. Но лошадей недостаточно. Ты нам возвращен…
— Говори! — нажал хан. — Кто знает, сколько времени мне еще отпущено!
Шаман стал выдавливать слова, противные его собственному слуху:
— Нужна еще одна жертва, повелитель. Кто-то хочет твоей собственной крови. Таково было условие сделки, благодаря которой ты возвращен земле. В этом причина.
Морол был настолько сосредоточен, ожидая ответа Угэдэя, что не услышал, как к нему со спины придвинулся Хасар. В следующую секунду шаман оказался вздернут к нему лицом.
— Ах ты, выродок, — протянул дядя хана, плотоядно оскалившись и подтягивая шамана к себе, как пес подтягивает крысу. — Эти игры среди вас, желтоухих собак, мне хорошо известны. Последней, помнится, мы сломали хребет и бросили ее на пищу волкам. Ты думаешь, что можешь запугать мою родню? Мою родню? Затребовать крови за твои невнятные заговоры и причеты? Так вот, шаман: только после тебя. Вначале околеешь ты, а там посмотрим.
Произнося это, Хасар снял с пояса короткий нож и, держа его в опущенной руке, легонько ткнул Морола в пах, да так быстро, что никто и глазом моргнуть не успел. Шаман ахнул и опрокинулся на спину, а Хасар неторопливо отер нож, но из руки не выпускал, в то время как Морол извивался, притиснув к ране ладони.
Угэдэй медленно поднялся с ложа. Он был худ и слаб, но глаза его светились гневом. Хасар холодно поглядел на него, не желая смиряться.
— Ты режешь моего собственного шамана, дядя, и это в моем-то стане? — прорычал он. — Ты, должно быть, забыл, где находишься. И кто такой я.
Хасар дерзко выпятил подбородок, хотя нож убрал.
— Я вижу его насквозь, Угэдэй, мой хан и повелитель. Этот колдун хочет моей смерти, поэтому и шепчет, чтобы в жертву принесли кого-нибудь родственной с тобой крови. Все эти желтоухие собаки по колено погрязли в заговорах и навлекли немало боли моей — твоей — родне. Тебе не следует принимать на веру ни единого его слова. Давай несколько дней повременим и увидим, как ты пойдешь на поправку. Силы к тебе вернутся, ставлю на это моих собственных кобылиц.
Морол взгромоздился на колени. Его прижатая к паху рука была красной от свежей крови; от боли он чувствовал себя слабым и немощным.