Летний дворец был возведен по образу и подобию Угэдэева чертога в Каракоруме, но при этом предусмотрительно ужат в пропорциях. Чагатай был не настолько глуп, как на то, вероятно, рассчитывали его возможные недоброжелатели. Вряд ли великий хан пришел бы в восторг, прознав, что кто-то воздвиг дворец, пышностью и великолепием соперничающий с его собственным. Все-таки Чагатай предпочитал значиться в числе сторонников хана, нежели его противников.
Приближение слуги к комнате аудиенций, выходящей на реку, он расслышал заранее. С учетом климата чингизид дал Сунтаю единственное послабление — разрешение носить сандалии с шипастыми подошвами, звонкое клацанье которых становилось слышным задолго до того, как появлялся сам слуга. Чагатай стоял на балконе, увлеченно наблюдая за утками, что укрывались сейчас в прибрежных камышах. А над ними в полной неподвижности завис одинокий орлан-белохвост, смертельно грозный в своем безмолвии.
Как только Сунтай появился, Чагатай молча указал ему на кувшин архи — здесь его называли араком, — что стоял на столе. Надо сказать, с какого-то времени оба, и хозяин, и слуга, стали добавлять в напиток анисовое семя, популярное среди персов. Чагатай отвернулся обратно к реке, а Сунтай, сдвинув две чары, наполнил их и добавил немного воды, от чего напиток побелел, уподобившись по цвету кобыльему молоку.
Чагатай принял чару, не сводя глаз с висящего над рекой орлана. Щурясь на закатное солнце, он наблюдал, как хищник со сложенными крыльями камнем пал в воду и взмыл обратно со слитком живого серебра — извивающейся у него в когтях рыбиной. С заполошным кряканьем взлетели утки, и Чагатай улыбнулся. Когда в воздухе вечерами веяло прохладой, к своему новому дому он начинал ощущать приязненность. Что и говорить, земля для его потомков подходящая. Угэдэй, можно сказать, проявил щедрость.
— Ты слышал новости, — сказал Чагатай скорее утвердительно, нежели вопросительно. Любое послание, достигающее летнего дворца, так или иначе, проходило через руки Сунтая.
Слуга кивнул, неторопливо выжидая, когда хозяин договорит. Для тех, кто Сунтая не знал, он смотрелся как обычный воин, только, пожалуй, с излишне изрезанными щеками и подбородком, что избавляло его от необходимости бриться во время походов. Вид у него был нарочито неряшливый, а от сальных волос несло прогорклым жиром. Привычку персов к мытью Сунтай презирал, за что сильнее других страдал от гнойников и сыпей. С учетом своей темноглазости и худобы выглядел он как матерый убийца. А по сути, ум Сунтая по своей зловещей остроте ничуть не уступал ножам, которые он носил под одеждой.
— Не ожидал я, что еще один мой брат уйдет так скоро, — негромко сказал Чагатай. Опрокинув содержимое чары в горло, он звучно рыгнул. — Получается, двое со счета. Остаемся только я и он.
— Хозяин, нам бы не следовало при подобных разговорах стоять у окна. Здесь всюду уши.
Чагатай, пожав плечами, взмахнул пустой чарой: мол, идем. Сунтай двинулся за хозяином, попутно прихватив со столика кувшин с араком. Они разместились за резным, с золотой инкрустацией столом из черного дерева, некогда принадлежавшим персидскому государю. То, что стол стоял по самому центру комнаты, вовсе не было данью символизму. Просто Сунтай знал, что так их не подслушает даже самый искусный шпион, припадающий ухом к внешним стенам. У Угэдэя в этом новом дворце наверняка имелись свои соглядатаи, так же как и у Сунтая, разместившего своих в станах Субэдэя и Угэдэя, Хасара и Хачиуна — словом, всех влиятельных лиц, до которых только дотягивались руки. Преданность — дело хлопотное, но лучше относиться к нему рачительно.
— У меня есть известие о том, что хану стало плохо и он был при смерти, — сообщил Сунтай. — Как близко он оказался от царства духов, сказать не могу. Для этого мне надо допросить лечившего его шамана, но он, к сожалению, не в моей власти.
— И тем не менее я должен быть готов выдвинуться сразу, едва ко мне прискачет первый же гонец. — Несмотря на расположение стола, Чагатай невольно огляделся, не слышит ли кто, после чего подался вперед и заговорил вполголоса: — Сорок девять дней прошло, Сунтай, прежде чем эта новость дошла до меня. Если я действительно хочу сделаться великим ханом, вести должны долетать ко мне быстрее и быть подробнее. Когда Угэдэй свалится в следующий раз, мне нужно оказаться на месте прежде, чем тело его охладеет, ты меня понял?
В знак покорности и почтения Сунтай на арабский манер коснулся кончиками пальцев своего лба, уст и сердца:
— Ваше слово для меня закон, повелитель. Один из моих вернейших слуг оказался пронзен на охоте вепрем. Понадобилось время, чтобы произвести в ханской свите замену. Тем не менее у меня есть двое других осведомителей, готовых войти в круг его приближенных. Уже через несколько месяцев они войдут к нему в полное доверие.
— Долго. Ну да ладно, Сунтай, быть по сему. Это единственный способ перехватить бразды правления. Я не хочу, чтобы это прежде меня сделал его слабак сын. Служи мне верой и правдой, и ты возвысишься вместе со мной. Народ моего отца слишком силен для человека, который не в силах управлять даже своим телом.
Сунтай натянуто улыбнулся, потирая рубцы от рваных ран у себя на щеках. Выработанная за годы осмотрительность не позволяла ему выдавать свое согласие на заговор даже кивком. Слишком долго он прожил среди шпионов и осведомителей, чтобы ставить свою жизнь на кон одним неосторожным словом. К этим его многозначительным паузам Чагатай уже привык и лишь наполнил по новой чары, плеснув туда чуток воды, чтобы сгладить горечь.
— Выпьем за моего брата Тулуя, — произнес он.
Сунтай пристально на него посмотрел и увидел, что скорбь в глазах хозяина подлинна. Тогда слуга-шпион поднял чару и опустил взгляд.
— Такой жертвенностью мой отец мог бы гордиться, — продолжил Чагатай. — Поступок, что и говорить, безумный, но клянусь Великим небом, то было безумство храбреца.
Сунтай отхлебнул, замечая, что его повелитель, похоже, совершал возлияния большую часть дня: вон уже и глаза налиты кровью, и движения угловаты. По сравнению с его опрокидыванием чары за чарой слуга напиток лишь пригубливал. Он чуть не поперхнулся, когда Чагатай с развязным хохотом хватил его по плечу так, что белая жидкость расплескалась по лакированной глади стола.
— Родня — это всё, Сунтай. Не думай, что я об этом забываю. — Голос его с такой же внезапностью утих, а глаза теперь переливалась стеклянистой влагой. — Но после себя отец хотел видеть на ханстве меня. Было время, когда предначертание это было выбито на камне, и выбито глубоко. Ну а теперь… Теперь я сам должен позаботиться о себе. Хотя ты же видишь: все это во имя осуществления мечты моего старика.
— Я понимаю, повелитель, — кивнул Сунтай, подливая в Чагатаеву чару. — Это достойная цель.
Субэдэю оставалось лишь надеяться, что такой ливень не продлится долго. Уже та сила, с какой он хлестал по его ту менам, казалась поистине невероятной. Из бурлящего месива лиловых туч вылетали извилистые и колючие, словно драконы, молнии, мертвым трепещущим светом озаряя поле битвы. Сам Субэдэй в такой день сражаться ни за что бы не стал, но враг в темноте уже выдвинулся на позиции — шаг, что и говорить, дерзкий, хотя конница у русских вооружена во многом так же, как и его собственное воинство.