Впрочем, уже набирала силу и поэзия, строившаяся на уклонении от «совка», молчаливом неприятии советских мифологем, а то и на зашифрованном, убранном в подтекст их осмеянии. Из этого направления потом вырос, вырвавшись из-под цензуры, литературный соц-арт, именуемый почему-то «концептуализмом». Противостояние двух мироощущений очень забавно отражалось в поэтической тематике и атрибутике, наполняя стихи одних бамовскими спецовками и комиссарскими кожанками, а строчки других – фонарщиками и крысоловами с дудочками. Впрочем, были и такие, которые вполне непринужденно писали и о крысоловах, и о пыльных комиссарских шлемах.
Так вот, стихи Николая Дмитриева каким-то непостижимым образом выпадали из этого противостояния, предлагая некий третий путь, иную форму мировосприятия:
«Пиши о главном», – говорят.
Пишу о главном.
Пишу который год подряд
О снеге плавном.
О желтых окнах наших сел,
О следе санном,
Считая так, что это все —
О самом, самом.
Пишу о близких, дорогих
Вечерней темью,
Не почитая судьбы их
За мелкотемье…
Собственно только одно слово в этом стихотворении – «мелкотемье» – возвращает нас к литературной борьбе, которая разворачивалась тогда. И надо сказать: слово это у Николая Дмитриева означает совсем не то, что означало оно в сердитых критических статьях, распекавших тогдашних поэтов за уход от проблем советского варианта глобализации в «бытовую лирику». Это вовсе не свидетельствует о том, что поэта не волновали те проблемы, которые тревожили его сверстников. Например, у тогдашних молодых поэтов было немало стихов, посвященных Великой Отечественной войне. Кто-то, мысливший себя вне героики русской истории, считал это «ковырянием в чужих ранах». Большинство полагало здоровым литературным патриотизмом. Но мало кто догадывался, что на самом деле это – приобщение к духовному опыту выстоявшего поколения победителей накануне сокрушительных испытаний, которые вскоре вновь обрушатся на Россию. Именно знаменитое, вошедшее во все антологии стихотворение Николая Дмитриева «В пятидесятых рождены…» стало символом этого приобщения – приобщения не ритуально-идеологического, а глубинного, если хотите, на нравственно-генетическом уровне:
В пятидесятых рождены,
Войны не знали мы, и все же
Я понимаю: все мы тоже
Вернувшиеся с той войны.
Летела пуля, знала дело,
Летела тридцать лет назад
Вот в этот день, вот в это тело,
Вот в это солнце, в этот сад.
С отцом я вместе выполз, выжил,
А то в каких бы жил мирах,
Когда бы снайпер папу выждал
В чехословацких клеверах?..
Но главной темой дмитриевских стихов, с которой он пришёл в литературу, была, конечно, тема деревни, не уходящей, как у его предшественников и учителей – Есенина, Клюева, Рубцова, – а уже фактически ушедшей. Деревни, поглощенной городом, ставшей «как все внутри кольцевого шоссе» или стремительно теряющей обаяние исконности, пораженной «духом безволья, духом распада»… Именно к этой, утрачиваемой малой родине обращен крик-мольба: «Не исчезай, мое село! Твой берег выбрали поляне… Ты будто “Слово о полку” – в одном бесценном экземпляре…» Тематические, интонационные, даже метрические созвучия можно уловить, сравнивая Дмитриева с поэтами есенинского круга, с Сергеем Клычковым, например:
У окон столб, с него на провод
Струится Яблочкин огонь…
…И кажется: к столбу за повод
Изба привязана, как конь!..
Солома – грива… жерди – сбруя…
Всё тот же мерин… тот же воз…
Вот только в сторону другую
У коновязи след колес.
Конечно же, мощной есенинской традицией определена и другая ведущая тема стихов Николая Дмитриева – тема возвращения на Родину, которая у поэта тесно переплетена с трагическим мотивом неумолимого ветра времени, неузнаваемо меняющего родное и привычное, сметающего с земли дорогих людей:
Когда в каникулы домой
Вернулся в хмурый час, —
Увидел ельник молодой
На вырубке у нас.
В один из сумасшедших дней
Заехал на чаек —
Услышал – от реки моей
Остался ручеёк.
На третий мне открыла дверь
Уже старухой мать,
И вот на родину теперь
Боюсь я приезжать.
Заметной особенностью стихов Николая Дмитриева является постоянное обращение к фольклорным, сказочным мотивам, органично вплетающимся в его лирику. Но в отличие, скажем, от Юрия Кузнецова, у которого обращение к сказочной образности – это непременный выход на космогонический символ, на заиндевевший от дыхания Вечности архетип, у Николая Дмитриева фольклорный образ непременно вплетен в нашу земную, запутанную, неустроенную, но такую щемяще родную жизнь:
Ой, зерно непроходимое, бобовое,
Ты туда ль, сюда однажды протолкнись!
Ой ты, сказка, сказка русская, неновая,
Ты концом своим счастливым повторись!
Давно замечено, что глубина и, так сказать, разрешающая сила таланта по-настоящему проверяется в переломные эпохи, когда жизнь стремительно меняется, рушится привычное и на глазах строится новый порядок вещей. А новизна, особенно социальная, всегда жестче, агрессивнее и несправедливее прежнего, обжитого и вследствие этого более очеловеченного мироустройства. Если бы не произошел трагический слом начала 90-х, возможно, Николай Дмитриев так и остался бы последним советским деревенским лириком, неспешно уклоняющимся от настырных социальных заказов и пишущим о своем негромком «самом-самом». Но случилось то, что случилось…
У Николая Дмитриева есть жесткое, больное стихотворение о неумении сохранить и приумножить то, что щедро отпущено человеку Творцом. На первый взгляд этот горький упрек обращен поэтом к самому себе, причем с характерным для него использованием образа сказочного «дурака», вечно попадающего впросак. Именно так, как грустную, ироничную констатацию своей личной житейской, да и литературной нераспорядительности, я поначалу и воспринял эти строки. Но, вчитавшись, понял: в стихах есть и другой, обобщающий план, есть печальная мысль о целом поколении русских людей, а шире – о народе, который опять, в какой уже раз, не смог и не сумел спасти и сохранить родное:
Мне было все дано Творцом
Без всяких проволочек:
И дом с крыльцом, и мать с отцом,
И складыванье строчек.
Россия – рядом и – в груди,
С мечтой о новом Спасе,
С тысячелетьем позади
И с вечностью в запасе.
…И вот теперь сказать могу
(Не за горами старость),
Что все досталось дураку.
Все – дураку досталось…
В 90-е годы у разных поэтов, даже прежде благостно камерных или либерально настроенных, появилось много страстных, буквально кровоточащих стихов, рождённых гневом, скорбью и отчаяньем от происходящего в стране. Взять того же Юрия Разумовского: