- Я все обдумал и принял решение, закончил Калязин и, гордясь тем, что ни разу не сбился, потянулся за шампунем.
- Какое решение?
- Я хочу пожить один. Без тебя…
- Ну и сволочь ты, Сашка! - прошептала Татьяна и швырнула в мужа носки, которые, не долетев, поплыли по воде. - Уходи! Собирайся и уматывай!
Она выскочила из ванной, так хватив дверью, что осыпалась штукатурка.
Вытершись, расчесав влажные волосы и ощутив некоторое сострадание к оставляемой жене, Саша зашел на кухню. Татьяна плакала, уставившись в окно. Стекло от появления распаренного Калязина чуть запотело, и жена, продолжая всхлипывать, стала чертить на стекле мелкие крестики, потом, повернувшись, долго вглядывалась в его лицо.
- У тебя кто-то есть? - спросила она.
- Н-нет… Просто наш брак исчерпан!
- Есть… Я догадалась. Молоденькая?
- Никого у меня нет. Просто я хочу жить один.
- Саша, Саша, - она подошла и ледяными пальцами схватила его за руки. - Зачем? Не делай так! И перед Димкой неудобно… Он же только женился…
- При чем тут Димка?
- Ну-у, Са-аша! - снова заплакала она, некрасиво скособочив рот. - Я же не смогу без тебя… Что я буду делать?!
- Квартиры менять! - бухнул он и подивился своей безжалостности.
- За что? За что мне это? Са-аша! Какой ты жестокий!… Саша… Ну, ладно… Пусть будет она. Пусть! Я не заругаюсь… Только не уходи!
- Я принял решение! - повторил он, чувствуя, что от этого неуклюжего слова - «не заругаюсь» - сам сейчас расплачется.
На мгновение ему вдруг показалось: это и есть выход. Татьяна, гордая, ревнивая Татьяна разрешает ему иметь любовницу, в голове даже мелькнула нелепая картина тройственного семейного ужина, но уже был раскручен веселый маховик разрушения и сердце распирал восторг мужской самостоятельности, забытой за двадцать три года супружества.
- Саша! - взмолилась она.
- Нет, я ухожу…
Жена побрела в спальню и упала на кровать. Когда зазвонил телефон, она даже не шелохнулась. Калязин снял трубку - и дрожащий старческий голос попросил позвать Татьяну Викторовну.
- Тебя! - сообщил Саша.
Но она лишь еле заметно качнула головой.
- Татьяны Викторовны нет дома.
- Странно. Она сама просила меня позвонить… Это Степан Андреевич. Передайте ей, что я согласен постелить вместо паркета линолеум…
На следующий день он ушел рано, даже не заглянув в спальню. А в обед позвонил приятель-журналист и сообщил, что едет в Чечню.
- Чего ты там не видал? - удивился Калязин.
- Командировка. Обещали автомат выдать. Мужская работа. Ты-то хоть помнишь тяжесть «акээма» на плече?
- Не помню…
- Ну, конечно, тебя только Инкины ноги на плечах интересуют. Вот так мы Империю и профукали.
- А можно без пошлостей?
- Можно, но скучно… Черномырдина на забывай кормить! Если похудеет, откажу от дома. Понял? Ключи оставлю, где обычно…
- Понял, спасибо! - и, бросив трубку, Калязин метнулся в приемную к Инне. - Сегодня едем в Измайлово! - шепотом доложил он.
- Но мы там были позавчера! - удивилась она, привыкшая к строгой еженедельности их свиданий.
- Открылись новые обстоятельства!
Девушка строго посмотрела на Сашу, вздохнула и стала звонить, отменяя примерку, назначенную на вечер. По пути Саша остановился у супермаркета и, делая вид, что не понимает ее недоуменных взглядов, накупил целую сумку разных вкусностей и вина. Черномырдину достался такой огромный кусок колбасы, что кот долго не мог сообразить, с какой стороны начать есть, а потом, налопавшись, круглыми желтыми глазами удивленно следил за ненасытными людьми, нежно терзавшими друг друга на скрипучем диване.
Когда Инна с обычной неохотой встала, чтобы идти в душ, Калязин тихо попросил:
- Не надо!
- Милый, но мы же не можем здесь остаться?
- Можем…
- Ты… Сделал это?
- Да, я сделал это! - рассмеялся он и изобразил зачем-то идиотский американский жест: - Й-е-е-ссс!
- А она?
- Она согласна, чтобы у меня была любовница!
- Зато я теперь не согласна, чтобы у тебя была жена…
Сказав это, Инна посмотрела на него с той строгой неприступностью, какую напускала на себя только в издательстве.
- Ты останешься? - жалобно спросил он.
- Завтра.
Одному на новом месте Саше спалось плохо, а вдобавок привиделась какая-то чертовщина: будто бы среди ночи вернулась Инна, тихонько легла рядом, и он стал нежно гладить ее в темноте, а потом вдруг с ужасом обнаружил, что от привычного шелковистого эпицентра нежная шерстка стремительно разрастается, покрывая все девичье тело. Утром он обнаружил рядом спящего Черномырдина.
К вечеру следующего дня Калязин заехал домой за вещами. Татьяна все так же неподвижно лежала на кровати и не брала трубку звонившего не переставая телефона. Казалось, она вообще за эти двое суток не вставала. На столе осталась грязная посуда, чего никогда прежде не было, а в пустой ванне так и валялись все еще мокрые носки.
- Я пошел! - сообщил Калязин, заглянув в спальню с большой спортивной сумкой, с которой Димка, занимавшийся легкой атлетикой, ездил на сборы.
Но Татьяна даже не пошевелилась.
Инна ждала его в машине, и они помчались в Измайлово.
Но и в эту ночь уснуть им вместе не удалось. Иннина мать с отчимом уехали на юг и оставили на нее шестилетнюю сестру. В течение двух недель каждый вечер Инна уезжала от него, а добравшись до дома, звонила - и они говорили, говорили до глубокой ночи. О чем? А о чем говорят люди, для которых главное - слышать в трубке голос и дыхание любимого человека?
Как-то он лежал в постели и, заложив руки за голову, с привычным упоением наблюдал Иннин стриптиз наоборот. А она, зная эту его слабость, специально с расчетливой грацией медлила, затягивала одевание, придумывая разные волнительные оплошности:
- Ой, я, кажется, трусики забыла надеть… Ах, нет, не забыла… Слушай, а может, мне вообще лифчик не надевать?
- Тебе можно! - блаженно кивнул он, по-хозяйски восхищаясь ее маленькой круглой грудью с надменно вздернутыми сосками.
И вдруг запищал телефон. Дело обычное: в основном звонили из каких-то редакций и возмущались, что журналист опять вовремя не сдал заказной материал, а узнав, что тот в Чечне, обещали, если вернется живой, убить его за нарушение всех сроков и договоренностей. Потом, конечно, спохватывались и осторожно выпытывали, где он именно - в Грозном или Ханкале, и все ли у него в порядке.