— Вы… напрасно думаете, что я…
— Я ничего не думаю, — перебил Гей. — Я хочу получить свой завтрак и уйти домой.
— Хорошо, я сейчас… — Лавинская двинулась на кухню, но Гей настиг ее и схватил за руку выше локтя.
— Стойте. Вы — свободная женщина, но вы — неблагодарная женщина! Я держу эту квартиру, я одеваю, обуваю вас! И чем вы платите мне за это?
Сверкнув глазами, Ванда вырвала руку, быстро вышла в коридор, вернулась с сумкой.
— Вот!.. — она с яростью вытряхнула на стол рассыпавшиеся листы и фотографии. — Вот!..
Гей притих, подошел к столу, оглядел вытряхнутое и перевел на Ванду недоуменный взгляд.
— Вы сами просили меня навестить этого мальчика!
— Я просил вас — навестить, — с расстановкой произнес Гей, — а не проводить с ним ночь. Вы можете спать где и с кем угодно — но только тогда, когда я прикажу вам сделать это! Кто вас просил проявлять инициативу?.. — Гей медленно надвигался на Лавинскую, и она испуганно пятилась, пока путь отступления ей не преградила стена. — Зачем мне эти бумажки и фотографии?.. Только для того, чтобы тебя заподозрили в краже? Ты забываешься, малышка! Ты забыла, кто ты и кому служишь! И что мне стоит пальцем шевельнуть — и не будет больше ни квартиры, ни «Колизеума»!.. В Полоцк поедешь на гастроли, в Перемышль, по гарнизонам, слышишь… шлюха!.. — выкрикнул Гей. — Убрать слезы! И привести себя в порядок! Сегодня важная встреча.
Ванда еще беззвучно всхлипывала, кусая губы и глотая ненавидящие слезы, — а Гей уже стоял у стола и совершенно спокойно, с интересом вновь разглядывал одну из фотографий.
— А он, оказывается, любознательный юноша, — сказал Гей и усмехнулся. — Ну, ну…
Нечастое зимнее солнце вовсю било в тот день и в окно агентства, освещая заваленный бумагами стол, сейф, граммофон с крутящейся пластинкой, — и даже печальные слова романса об утре туманном и седом в его лучах звучали радостно и солнечно.
Гладко выбритый и свежий, с мокрыми и аккуратно расчесанными волосами, Чухонцев бесцельно мыкался со счастливой улыбкой по квартире — то проводя рукой по креслу, еще хранящему, казалось, ложбинку от недавнего пребывания в нем гостьи, то надолго останавливаясь перед ее портретом на стене, то возвращаясь в спальню со смятыми подушками и оплывшим на пол одеялом…
Парение духа побуждало к действию. Чухонцев надел пальто, заглянул в бумажник, оказавшийся, несмотря на самые тщательные исследования пустым; отпер сейф, вынул и положил обратно револьвер, мешавший столь же тщательным и безуспешным поискам, хлопнул в сердцах стальной дверцей — надел пальто и вышел из квартиры на улицу.
Ослепительно сиял чистый снег, весело скрипели полозья санок; любовью, верой и надеждой отзывались приветливые лица прохожих…
— Петрик? Что с вами сегодня? вы такой необычный… И я знаю почему! — улыбнулась дама в окошечке почты. — Вам — перевод! — говорила она, отсчитывая деньги и протягивая квитанцию. — Распишитесь… Это — что?
— Должок-с! — Чухонцев отделил от пачки несколько купюр и вернул в окошко. — С благодарностью!
— Пустое, Петрик, что за счеты, счастливо вам встретить Новый год!
Потом Чухонцев, с огромным букетом роз в руках, мчался на лихаче по Каменноостровскому проспекту; небрежно расплатился, сойдя у витой ограды, отделявшей внутренний двор дома от улицы; пересек двор и вошел в стеклянное парадное, поднялся по широкой, с двусветными окнами, лестнице в бельэтаже и позвонил.
Хорошенькая горничная выглянула в дверь через цепочку.
— Добрый день, Малгося!
— День добрый, пан! А пани — нема…
— Нема?
— Нема.
— Передайте ей это, пожалуйста, когда вернется. И скажите… нет, ничего не говорите, пани сама догадается.
— Добже. До видзения, пане!
— До свиданья! — Чухонцев неожиданно для самого себя подмигнул горничной, она улыбнулась ему, и дверь закрылась. Он шагнул было по ступеням, оглянулся воровато — и, вдруг присев на перила, лихо и с удовольствием скатился вниз…
Горничная меж тем, вернувшись в прихожую, равнодушно сунула букет в одну из ваз у зеркала, где уже и без того буйствовало букетное многоцветье; после этого зайдя на кухню, взяла приготовленный поднос с кофейником и чашками — и коридором проследовала в гостиную.
Там ее встретила Лавинская, приняла поднос и, отослав горничную взглядом, направилась к закрытым дверям комнаты, смежной с гостиной. Легонько постучала — ей ответили по-немецки — и вошла.
Сквозь закрытые шторы сюда не проникал дневной свет, горели неяркие светильники, и вился в их свечении сигарный дым.
Шольц смял сигару — и поднялся из кресла. Гей, сидевший напротив, не вставая, нетерпеливо наблюдал, как Ванда разливает кофе по чашечкам, ставит на стол кофейник, как, молча улыбнувшись гостю, выходит из комнаты и плотно прикрывает за собой дверь.
— Садитесь, — кивнул Гей и вернулся к прерванному разговору. — Значит, ваша кунсткамера имеет неслыханный успех?
— И стоит огромных, бессмысленных трат, — сказал Шольц.
— Все траты имеют смысл, когда дают такую прекрасную дымовую завесу. Мы ценим, капитан, ваши технические знания и не собираемся скупиться.
— Кое-что мне, правда, не стоило и копейки. — Шольц усмехнулся и достал из кармана остроконечный металлический предмет. — Патрон для винтовки новейшего образца. Полковник Иванов, начальник артиллерийского управления, был столь любезен, что пригласил меня присутствовать на испытаниях. Вообще после того, как великий князь посетил выставку, у меня завелось много высоких друзей, особенно в салоне баронессы Махлейт.
— Превосходно, — сказал Гей. — Нам крайне нужны достоверные подтверждения демонтажа пограничных крепостей — Модлина, Демблина и Плоцке. Рекомендую использовать для этой цели нашего агента, генерала Грейфана — он близок через Альтшиллера к Сухомлинову. — Гей оглядел патрон и спрятал его в карман. — Что наши изобретатели?
— Материалы обрабатываются и перед отъездом будут вам переданы, — отвечал Шольц.
— О месте новой встречи я сообщу. Есть что-то ценное?
— Подлинную ценность определяют эксперты, — сказал Шольц. — Но идея, например, взрывчатого вещества принципиально нового действия — ценна вне всяких сомнений.
— Покойный объект?
— Так точно. Однако его смерть не входила в мои расчеты…
— Но, кажется, версия самоубийства устроила полицию?
— Стопроцентно. Правда… — Шольц, замолчав, поглядел на Гея.
— Что?
— Некий молодой человек довольно неуклюже пытался вступить со мной в контакт. Я установил его личность — это частный сыщик.
— Чухонцев, — кивнул Гей и прибавил: — Мальчишка, глуп, влюблен и практически безопасен.