Зигфрид Гей, стоявший площадкою выше, — наклонясь над перилами, проводил внимательным взглядом быстро сбегавшую по ступеням фигуру в запыленном пальто…
Крутящаяся дверь совершила свое вращение — и в тяжелом стекле отразилось и тотчас уплыло возникшее за спиной старого сыщика раскосое, со шрамом лицо…
— Ну-с, и что же из всего этого вытекает?.. — щуплый, с жилистой старческой шей, половник контрразведки сквозь очки глядел на Чухонцева устало, с вялым любопытством.
Их разделял массивный стол с бронзовым чернильным прибором и двумя телефонными аппаратами; кабинет был высоким и светлым, в широких окнах виднелся угол арки Главного штаба и часть Дворцовой площади с Александровской колонной.
— Что, собственно, нового открыли ваши изыскания? — пояснил полковник в ответ на непонимающий взгляд Чухонцева и взял со стола одну из лежащих на нем фотографий. — Шольц пребывает в России со вполне легальной миссией. — Он бросил фотографию и взял другую. — Майор Гей… хорошо знаком не только нам, но и всему Петербургу.
— Именно! — горячо подхватил Чухонцев. — В частности — салону баронессы Махлейт, известной своими прогерманскими настроениями! Это прекрасная светская ширма для прикрытия деятельности разведки! Вот… — Чухонцев нашел на столе и протянул полковнику снимок. — Здесь вы видите ее вместе с майором Геем, выходящую из германского посольства.
— Вижу, — сказал полковник и перевел взгляд с фотографии на Чухонцева, причем глаза его за стеклами очков впервые выразили оживленный интерес. — И откуда у вас эти фотографии?
— Видите ли, — отвечал Чухонцев, ободренный его интересом. — Чтобы проследить связи Гея, я установил постоянное фотонаблюдение за посольством…
— Вижу, — повторил полковник, странно усмехнувшись, и возвысил голос, обращаясь к открытой двери в соседнее помещение: — Петр Алексеевич! — Рыжеватый штабс-капитан не замедлил тотчас предстать на пороге. — Этот запрос из Министерства иностранных дел…
— У меня, господин полковник.
— Принесите, если вас не затруднит.
Штабс-капитан исчез.
…и только что, полчаса назад, — продолжал Чухонцев, нетерпеливо переждав паузу, — черный портфель с материалами был передан Шольцем Гею, в седьмом номере гостиницы «Англия», на моих глазах…
— Лично присутствовали? — полюбопытствовал полковник, барабаня пальцами по столу.
— Наблюдал через отдушину… Тетрадь Куклина я сразу определил по почерку…
— С какого расстояния? Или в бинокль наблюдали? — вновь, и опять довольно странно, усмехнулся полковник, встал из-за стола и сам нетерпеливо направился к двери, закоторой исчез штабс-капитан. — О, это бульварная литература… Когда же переведутся на Руси дилетанты и любители совать нос не в свои дела! Кстати, с каких это пор у нас разрешен частный сыск?
— Но… он не запрещен.
— Если что-то не разрешено, значит — запрещено!
Чухонцев, вертясь на стуле, удивленно следил, как полковник, с растущим раздражением, взял бумагу из рук вошедшего штабс-капитана, вернулся обратно и бросил ее на стол:
— Вот, потрудитесь прочесть… Германский посол заявил решительный протест: кто-то денно и нощно снимает у посольства входящих и выходящих. Министр иностранных дел, конечно же, запрашивает контрразведку, то есть нас… Мы сбиваемся с ног, выясняя, кому могла прийти в голову подобная глупость… а это, оказывается, инициатива липового частного агентства господина Чухонцева! Так, может быть, господин Чухонцев сам и возьмется объяснить все это господину послу?
Перемена от вялого любопытства к ярости была столь разительна в этом щуплом старичке в очках, что Чухонцев потерялся с ответом. Полковник, заложив кулаки за спину, расхаживал по кабинету. Рыжий штабс-капитан, делая вид, что перебирает бумаги в шкафу, не уходил и заинтересованно слушал.
— Послу нужно объяснить, что деятельность его сотрудника несовместима с дипломатическим статусом…
— А именно: он встречается с Шольцем, завтракает у баронессы Махлейт, фрейлины государыни, — полковник, с кулаками, по-прежнему с заложенными за спину, остановился перед Чухонцевым. — Ездит в черном автомобиле?..
— В автомобиле фирмы «Даймлер» чаще ездит китаец со шрамом, убивший Куклина…
— Прелестно, — поклонился полковник. — Еще и китаец! И конечно со шрамом! А черта в ступе вы не заметили?.. — штабс-капитан хихикнул за его спиной: он слушал уже в открытую, отвернувшись от шкафа. — Бузина — в огороде, дядька — в Киеве… а господин Чухонцев, вместо того чтобы, в крайнем уж случае, расследовать кражу двух аршинов сукна в лавке купца Белобрюхова, — устанавливает фотоаппарат перед посольством державы, с которой мы и без того, пронеси Господи, — находимся на грани войны!
— Но ведь все это, — в отчаянии воскликнул Чухонцев, — и есть именно военный шпионаж!
— Где? — тоже выкрикнул полковник. — Что? Свинтокрутильный, как его… метермолет? Броневой жилет для почтовых голубей?., пертурбация молекул? Великий князь посетил выставку, Шольц принят в лучших домах, имеет дипломы Парижа и Вены — а мы арестуем его в Петербурге, потому что господину Чухонцеву что-то померещилось?.. Или, может, прикажете арестовать всех подданных кайзера, коих в Петербурге — около ста тысяч?.. Наши акции требуют высокой ответственности, потому что за каждым шагом стоит политика!.. Кровь миллионов людей, если желаете знать, в результате одной неосторожности! Судьбы престола и Империи!
— Вот вы и ответите — перед Империей и престолом! Когда все, украденное Шольцем, обернется в случае войны против России!
— Что?.. — окаменев, прошептал полковник — и вдруг закричал, налившись багровой краской. — Вон отсюда!.. Мальчишка!.. Молокосос!..
Как надсадно дул ветер, снова обещая мороз, как отрешенно спешили прохожие, как тревожна была пора сумерек…
Чухонцев свернул с Невского на Лиговку и вскоре оказался у высокого дома сорок шесть с парикмахерской на первом этаже.
Бегло огляделся — и, минуя парикмахерскую, вошел прямо в ворота.
У первого крыльца налево толпилась кучка людей, что-то негромко, но возбужденно обсуждая. Сердце у Чухонцева дрогнуло, и он прислушался.
…за дровами спускался, — рассказывала наскоро одетая кухарка, — и чует: газом несет… ну, он — звонить… не отвечают. Побежал за дворником, вызвал полицию…
Не слушая дальше, Чухонцев кинулся вверх по лестнице.
Все, как в тот памятный, со снегопадом, день: полицейский на площадке, приоткрытая дверь, толчея в квартире, открытые настежь окна, седоусый пристав, сморкающийся в большой клетчатый платок…
— Эх, Фока, Фока… — сказал он, высморкавшись.
Длинные худые ноги Погилевича с торчащими в разные стороны узкими носами штиблет возвышались над низким подлокотником кушетки. Врач и эксперт тихо переговаривались у изголовья. Чухонцев подошел ближе. Лицо Погилевича было спокойным, руки аккуратно сложены поверх поношенного сюртука.