Что же касается второй императрицы, то Елизавета Петровна, несмотря на протесты Бестужева, еще 14 марта 1756 г. разорвала «субсидную конвенцию» с Англией.

Русский и шведский флоты блокировали побережье Пруссии. И вот в начале 1758 г. в Англии по традиции стали собирать эскадру для похода на Балтику.

В апреле того же года русское правительство обратилось к Швеции с предложением «о немедленном по вскрытии вод соединении обоюдных наших флотов для действительного недопущения входа английской эскадры в Балтийское море». Швеция это предложение приняла и согласилась выделить для совместных действий 10 кораблей и 4 фрегата. Но из-за неготовности к выходу в море части кораблей и недостатка матросов Швеция дала всего лишь 6 кораблей и 3 фрегата.

С начала лета и до середины сентября 1758 г. эскадра адмирала З.Д. Мишукова в составе 24 русских кораблей, а также шведских 6 кораблей и 3 фрегатов простояла в ожидании британской эскадры, проводя досмотр проходивших Зундом коммерческих судов. Увы, англичане не появились на Балтике не только в 1758 г., но и в последующие две навигации. А «балтийская» эскадра была отправлена британским адмиралтейством в... Индийский океан.

Так вновь без единого выстрела закончился очередной конфликт России с туманным Альбионом.

Глава 6
ДИПЛОМАТИЯ ЕКАТЕРИНЫ ВЕЛИКОЙ

История британской дипломатии в России удивительно напоминает историю разведки. Любопытно, был ли хоть один британский дипломат в России, не занимавшийся шпионажем и спецоперациями? Во всяком случае, мне таковые не попадались. Не стал исключением и британский посол сэр Генбюри Вильямс. Прибывший в Петербург в 1755 г. дипломат знал, что главными орудиями вербовки агентуры являются деньги и женщины. Но в галантном XVIII веке Россией правили женщины. Как писал Максимилиан Волошин, «поэт не советский, но хороший»:

Пять женщин распухают телесами

На целый век в длину и ширину.

Россия задыхается под грудой

Распаренных грудей и животов.

Надо ли говорить, что Вильямс берет с собой в качестве «медовой приманки» не красотку, а красавца — 23-летнего Станислава Понятовского.

Секретарь посла юный Стась был сыном Станислава Понятовского и Констанции, урожденной Чарторыйской. Станислав старший, как и подавляющее большинство польских магнатов, не имел ни моральных принципов, ни политических убеждений, а действовал исключительно по соображениям собственной выгоды. Ради корысти он в начале века примкнул к королю Лещинскому и даже участвовал в Полтавском сражении, естественно, на стороне шведов. Затем Понятовский бежал вместе со шведским королем в Турцию, где они оба подстрекали султана к войне с Россией. Убедившись, что дело Лещинского проиграно, Понятовский поехал мириться с королем Августом II.

Последующей удачной карьере хорошо способствовала женитьба Станислава Понятовского на дочери Казимира Чарторыйского — литовского подканцлера и каштеляна Виленского. Сразу после смерти короля Августа II Стась попытался было пролезть в короли. По сему поводу русский посол в Варшаве Левенвольде отписал в Петербург: «...избрание королем Станислава Понятовского опаснее для России, чем избрание Лещинского».

Вскоре Понятовский сообразил, что королем ему не бывать, но удержаться от активной политической игры не смог, да и в придачу «поставил не на ту лошадь». В итоге Понятовский оказался в осажденном русскими Данциге вместе со своим давним приятелем Лещинским.После утверждения Августа III на престоле Станислав Понятовский примкнул к «русской партии», возглавляемой Фамилией [13] . В 1732 г. у Станислава Понятовского родился сын, также названный Станиславом. Станислав Младший, будучи наполовину Понятовским, а наполовину Чарторыйским, быстро делал карьеру и еще подростком получил чин «литовского стольника».

Большую часть времени Станислав Младший проводил не в Польше, а в столице Саксонии Дрездене при дворе короля Августа III. Там юный плейбой приглянулся сэру Генбюри Вильямсу — английскому послу при саксонском дворе. В 1755 г. Вильямса назначают английским послом в Петербурге, и он берет с собой двадцатитрехлетнего Станислава.

Вот как польский историк Казимир Валишевский характеризует новую звезду, появившуюся на петербургском небосклоне: «У него было приятное лицо... он был gentilhomme в полном смысле этого слова, как его понимали в то время: образование его было разностороннее, привычки утонченные, воспитание космополитическое, с тонким налетом философии... Он олицетворял собой ту умственную культуру и светский лоск, к которым она [Екатерина II. — А.Ш.] одно время пристрастилась, благодаря чтению Вольтера и мадам де-Севинье. Он путешествовал и принадлежал в Париже к высокому обществу, блеском и очарованием своим импонировавшему всей Европе, как и королевский престиж, на который еще никто не посягал в то время. Он как бы принес с собой непосредственную струю этой атмосферы и обладал как качествами, так и недостатками ее. Он умел вести искристый разговор о самых отвлеченных материях и искусно подойти к самым щекотливым темам. Он мастерски писал записочки и умел ловко ввернуть мадригал в банальный разговор. Он обладал искусством вовремя умилиться. Он был чувствителен. Он выставлял напоказ романтическое направление мыслей, при случае придавая ему героическую и смелую окраску и скрывая под цветами сухую и холодную натуру, невозмутимый эгоизм, даже неисчерпаемый запас цинизма» {32}.

Зная характер Елизаветы Петровны, Генбюри Вильямс не пропускал ни одного бала и ни одного маскарада. Однако все его попытки получить какое-либо влияние на императрицу были бесплодны.

Как писал тот же Валишевский: «Его искательство перед Елизаветой было ей, по-видимому, очень приятно, но политически оказалось совершенно бесплодным. Когда он пытался стать на твердую почву переговоров, государыня уклонилась. Он тщетно искал императрицу, но находил лишь очаровательную танцовщицу минуэта, а иногда и вакханку. Через несколько месяцев он пришел к убеждению, что с Елизаветой нельзя говорить серьезно, и стал оглядываться кругом. Разочаровавшись в настоящем, он подумал о будущем. Будущее — это молодой двор.

Но опять-таки он наткнулся на фигуру будущего императора и, обладая ясным взглядом людей своей расы, с первого же раза решил, что он и тут лишь потеряет время. Его взоры остановились наконец на Екатерине... Вильяме подметил знаменательные шаги в сторону великой княгини, подземные ходы, приводившие к ней. Он быстро решился. Осведомленный придворными слухами о любовных приключениях, в которых фигурировали красавец Салтыков и красавец Чернышев, сам довольно предприимчивый, Вильямс попытался было пойти по этим романическим следам.

Екатерина приняла его очень любезно, говорила с ним обо всем, даже о серьезных предметах, которые Елизавета отказывалась обсуждать, но она смотрела в другую сторону» {33}. И тут-то Вильяме вспомнил о Понятовском.