После приговора Мандельштама перевели в Бутырскую тюрьму. Там формировались эшелоны в лагеря, которые уже покрыли всю страну. Осип Эмильевич провел в Бутырках более месяца. Бутырка — не Лубянка. Там он был подследственным, здесь — врагом. Там в двухместной камере была у него постель. В Бутырках же, в общей переполненной камере сидели человек триста. Сидели тесно на каменном полу спиной друг к другу.
В начале сентября Мандельштама вместе с другими заключенными (все по 58-й статье) доставили из тюрьмы к товарному составу. Состав шел более месяца и 12 октября 1938 г. прибыл в пересыльный лагерь под Владивостоком «Вторая речка». В лагере около 14 тыс. заключенных ожидали своей участи. Мандельштам попал в 11-й барак.
В 1991 г. отметили столетний юбилей Мандельштама. Об этом писали газеты. В «Известия» пришло письмо от Юрия Илларионовича Моисеенко, невольного свидетеля жизни и смерти Мандельштама в 11-м бараке. Специальный корреспондент «Известий» Эд. Поляновский взял у Ю. И. Моисеенко, отсидевшего в лагерях двенадцать лет, интервью. Вот что тот рассказал.
«Барак человек на триста, даже больше, нары — по обеим сторонам сплошные. Соседствовали вшестером на третьем ярусе. Сначала шел Моисеенко из Смоленска. Рядом — Владимир Лях, ленинградец, геолог. За ним — Степан Моисеев из Иркутской области. Дальше Иван Белкин — шахтер из-под Курска, 24 года, ровесник Моисеенко. За ним — Мандельштам. И наконец — Иван Никитич Ковалев, пчеловод из Благовещенска. Он-то, Ковалев, и стал последней опорой поэту. Помогал влезать на нары и спускаться с нар, защищал его. Соседи по нарам относились к Мандельштаму почтительно, звали по имени-отчеству, на “Вы”.
В лагере Мандельштама называли “Поэт”. Но он чувствовал себя чужим даже с соседями по нарам. Духовного взаимопонимания не было. Мандельштам был совсем седой, страдал сердцем.
В лагере был дефицит воды. Воду охраняли. И Осипу Эмильевичу выпало дежурить. Как он стерег: кто-то постарше его подойдет: “Водички разрешите”. Он отвернется, и люди наливали.
Мандельштам не любил разговоров о следователях, допросах. К соседям по нарам это относилось меньше. Он сам рассказал Моисеенко о ленинградском однофамильце Мандельштаме, который проходил по делу об убийстве Кирова и был расстрелян.
Как-то вечером мы спросили у него, за что его посадили. Он ответил: “Ни за что”. А потом под настроение говорит: “Хотите прочту?” И прочел стихи о Сталине, читал тихо. Иногда вечерами он читал соседям по нарам стихи Пушкина, Лермонтова, Мережковского, Андрея Белого. Читал час, полтора. Рассказывал об Ахматовой, Гумилеве, их сыне Льве. Он очень любил жизнь и держался. А после 7 ноября стал угасать. С середины ноября стал совсем сдавать. Свою порцию баланды отдавал Ковалеву. Силы оставляли поэта. Иван Ковалев часто приносил ему еду на нары.
На лагерь обрушилось бедствие — сыпной тиф. 2 декабря в 11-м бараке объявили карантин, лежали вместе: тифозные больные и здоровые. После 20 декабря Мандельштам не вставал. Лежал тихо, держался мужественно. За все время ни разу не пожаловался.
В полдень 27 декабря 1938 г. Осип Мандельштам умер. Его похоронили в общей могиле, рядом с лагерем».
Надежда Яковлевна Мандельштам так и не сумела отыскать ни одного свидетеля смерти мужа. Не успела.
29 августа 1956 г. Верховный суд СССР отменил Постановление Особого совещания в отношении О. Э. Мандельштама за отсутствием состава преступления.
Мандельштама уничтожили физически, но не сломили нравственно.
Железный дух Мандельштама невозможно было согнуть. Он писал: «Раз за поэзию убивают, значит, ей воздают должный почет и уважение, значит, она власть».
Лишив меня морей, разбега и разлета
И дав стопе упор насильственной земли,
Чего добились вы? Блестящего расчета
Губ шевелящихся отнять вы не могли.
Ахматова считала Мандельштама одним из лучших поэтов XX в. Если не лучшим. Ей верят.
Неумолимые годы все дальше уносят нас от происходивших с начала XX в. отношений Сталина и его единомышленников к кардинальному решению так называемого еврейского вопроса. Эта политика была нацелена на постепенное устранение «еврейского влияния» на социально-политическую и культурную жизнь общества путем проводимой сверху ассимиляции евреев, с одной стороны, наращивания против них административно-репрессивных мер — с другой.
Торжественно прозвучавшее на весь мир в середине 30-х гг. заявление из Москвы о благополучном решении «еврейского вопроса» на одной шестой земной суши явилось громадным пропагандистским успехом большевиков. Творцом новой счастливой судьбы советских евреев был объявлен «отец народов» Сталин, увенчанный лаврами создателя нового Основного закона страны, самого демократического в мире. И действительно, вклад этого человека в преодоление многовекового проклятия, тяготевшего над евреями, казался многим, причем не только в Советском Союзе, огромным. Как утверждалось, именно он сначала теоретически обосновал возможность реального решения национальных проблем посредством территориальной автономии и последующего формирования на ее территории полноценной нации, а затем на практике предоставил евреям таковую автономию на Дальнем Востоке. Однако Биробиджанский проект, представлявший собой на самом деле не больше чем пропагандистскую акцию, очень скоро обнаружил свою очевидную нежизнеспособность. Но это обстоятельство, скорее всего, мало беспокоило Сталина. Ведь для него, располагавшего огромными возможностями для манипуляции общественным мнением как внутри страны, так и за рубежом, не составляло большого труда выдать любую фикцию за чистую монету. Репрессии, обрушившиеся во время «большого террора» на головы идишских общественных и культурных деятелей, воочию продемонстрировали реальную сущность советской автономизации [21] . Парадокс ситуации заключается в том, что в основном это были люди, которых власть сначала использовала в борьбе с сионизмом и еврейским традиционализмом, а потом, когда эта задача была выполнена, цинично и без сожаления обрекла на смерть. Такова реальность еврейской жизни в Стране Советов.
«Великое переселение» евреев повторялось неоднократно.
История еврейской колонизации — один из последних эпизодов истории СССР, в котором евреи были не объектом, а субъектом исторического процесса.
Перрон Биробиджанского вокзала!
Взошла твоя счастливая звезда.
Ни водокачки, ни большого зала
Тут не было, но были поезда,
Сердито отдуваясь, привозили
Они народ со всех концов России.
Вот едут Тунеядовка и Шпола,
Вот Витебск, Минск, Одесса и Лугин,
И на вокзале тяжко стонут шпалы,
Висят гудки, протяжны и туги.