Высоко оценивая ее действия на заключительном этапе Бородинского сражения, Кутузов писал в реляции: «Правой и левой фланги нашей армии сохранили прежнюю позицию; войска, в центре находящиеся под командою генерала от инфантерии Милорадовича, заняли высоту, близ кургана лежащую, где, поставя сильные батареи, открыли ужасный огонь на неприятеля. Жестокая канонада с обеих сторон продолжалась до глубокой ночи. Артиллерия наша, нанося ужасный вред неприятелю цельными выстрелами своими, принудила неприятельские батареи замолчать, после чего вся неприятельская пехота и кавалерия отступила» [44] .
В ходе баталии артиллерийский огонь был так силен, что потери от него несли даже русские части, находившиеся в резерве, на расстоянии, которое наши генералы считали безопасным от артиллерийского огня. Так, очевидец артиллерийский подполковник Илья Радожицкий писал: «Артиллерийский Полковник В***, находясь в резерве со своею ротой на месте биваков, около полудня, в продолжение сражения, велел подать в палатку обед и расположился с офицерами кушать. Сам он сидел на барабане, а прочие лежали. Ядра летали вокруг, но не портили аппетита офицеров, которые продолжали свою трапезу. Вдруг одно шестифунтовое ядро на излёте вскочило в палатку и легло у самого живота на ноге Полковника. Удар показался ему настолько слабым, что он, взявши ядро в руки, покатил его среди тарелок и сказал, шутя: "Вот вам, братцы, на закуску". Рота его до конца сражения оставалась без действия. Полковник к вечеру стал чувствовать в животе от прикосновения ядра боль, которая беспрестанно усиливалась; на другой день сделалось в желудке воспаление, а на третий — он умер. Еще рассказывали другой случай, гораздо чудеснее этого. Неприятельская граната ударила в грудь одной лошади под кавалеристом; лошадь не успела пасть, как граната в животе ее лопнула, и кавалерист, с седлом брошенный вверх, остался невредим» [45] .
Каковы же были потери обеих сторон в Бородинском сражении? Как я уже говорил, историки приводят самые различные цифры. Я же приведу цифры из «Военной энциклопедии»: «Убыло у русских: за все три дня — 58 000 убитыми, ранеными и без вести пропавшими, из них 22 генерала; убыло у французов — не менее 50 тысяч, в том числе 49 генералов» [46] .
Любопытно, что ни один отечественный источник не приводит потери русской артиллерии. Наполеон же сообщает о взятии на Бородинском поле 60 русских пушек. Это не так много и, скорей всего, соответствует истине. Русские же захватили у французов 6 пушек.
Усилиями отечественных историков сдача Москвы и уход русской армии к Тарутину возведены в ранг шедевров полководческого искусства. Но почему Кутузов после Бородина стал отступать к Москве, а не, скажем, к Калуге, благо расстояние до обоих городов примерно одинаковое — 120 км. Дабы отвести от себя гнев «знатоков» — как, мол, автор пытается оспорить гениального Михайла Ларионыча, я процитирую записки Алексея Ермолова: «Я думал, что армия наша от Можайска могла взять направление на Калугу и оставить Москву. Неприятель не смел бы занять ее слабым отрядом, не решился бы отделить больших сил в присутствии нашей армии, за которой должен был следовать непременно. Конечно не обратился бы к Москве со всею армиею, оставя тыл ее и сообщение подверженными опасности» [47] .
Единственное, чего добился Кутузов, это сбил с толку Наполеона. Арман де Коленкур писал: «С большой радостью он узнал, что неприятель, обремененный ранеными и обозами, шел по Московской дороге, где согласно некоторым донесениям возводились укрепления, чтобы дать второе сражение; однако к вечеру император уже не верил в это сражение под Москвой, когда узнал, что его авангард находится так близко от этого великого города, ибо близость Москвы могла лишь способствовать расстройству русской армии и полностью дезорганизовать ее. Он не мог, однако, объяснить себе, зачем вся эта армия движется на Москву, если она не дает сражения» [48] .
Французы ждали начала мирных переговоров и посему дали «золотой мост» отступающим русским войскам.
Отступая к Москве, а затем проведя армию через Москву, Кутузов рисковал всей армией и жизнями десятками тысяч москвичей. Я не буду говорить о том, каким бедствиям подверг Кутузов горожан, скрывая до последней минуты свое намерение оставить Москву, благо об этом писали десятки современников, включая самых компетентных военачальников и московского губернатора Ростопчина. Хуже другое. Кутузов подставил свою армию, и в случае нападения французов она была бы физически уничтожена с ничтожными потерями у супостата.
Рано утром 8 сентября Кутузов приказал армии отходить к Москве по старой Можайской дороге. Русские шли на Можайск, Землино, Лужинское, Нару, Вязёмы, Мамоново.
На другой день после Бородина, 8 сентября, в 12 часов дня Наполеон приказал Мюрату со своей кавалерией идти за русскими. На правом фланге от Мюрата шел корпус Понятовского, направляясь к Борисову, на левом — вице-король Италии Евгений, направляясь к Рузе, а за Мюратом в почти непосредственной близости шли по той же столбовой Московской дороге, прямо на Можайск, корпус Нея, корпус Даву, на некотором расстоянии молодая гвардия и, наконец, старая гвардия с самим Наполеоном. Остальные войска шли позади старой гвардии.
Мюрат с кавалерией теснил русский арьергард, «опрокидывая его на армию», по выражению Винценгероде, а на третий день после Бородина, 28 августа (9 сентября), пришли известия, что Наполеон велел вице-королю Евгению пойти с четырьмя пехотными дивизиями и двенадцатью кавалерийскими полками в Рузу. Другими словами, правому флангу отступающей русской армии грозил обход.
Тарле писал: «Кутузову все-таки, по-видимому, казалось нужным что-то такое сделать, чтобы хоть на миг могло показаться, что за Москву ведется вооруженная борьба». Вдруг ни с того ни с сего, когда Милорадович отступал с арьергардом под жестоким давлением главных французских сил, 13 сентября приходит бумага от Ермолова. В этой бумаге, по повелению Кутузова, во-первых, сообщается, что Москва будет сдана, а, во-вторых, «Милорадовичу представляется почтить древнюю столицу видом сражения под стенами ее». «Это выражение взорвало Милорадовича, — говорит его приближенный и очевидец А.А. Щербинин. — Он признал его макиавеллистическим и отнес к изобретению собственно Ермолова. Если бы Милорадович завязал дело с массою сил наполеоновских и проиграл бы оное, как необходимо произошло бы, то его обвинили бы, сказав: "Мы вам предписали только маневр, только вид сражения"» [49] .