— Извини, Ричард. Отлично, так и поступим.
— Подбросить тебя куда-нибудь?
— Нет, я такси поймаю. Ловко ты мне намекнул, при этом ни на что не намекая. Твоя мама вырастила достойного человека.
— Благодарю, Джек. Даже не буду пытаться уговорить тебя доехать со мной. Буду ждать твоего звонка.
Они оба встали, пожали друг другу руки и направились каждый в свою темноту.
Русский наблюдал. Высокий человек пересёк Хьюстон и пошёл вниз по Элм, направляясь к высоким зданиям ближе к окраине. Он заметно хромал, как будто бы ему кто-то бедро прострелил. Должно быть, тут какая-то история скрывалась. Хромота заметно замедляла старика. Русский поморщился при мысли о дискомфорте, который он испытывал при ходьбе. Подождав, пока старик дотащит свои несчастные, кривые кости до угла дома слева от него и не скроется за ним, русский подождал ещё двадцать секунд, включил фары и медленно тронулся в сторону Элм, уйдя на неё левым поворотом. Высокая фигура человека к тому времени находилась в половине квартала от него, излучая движениями болезненную неуверенность и хромая, не думая о безопасности, будучи погружённой в какую-то всепоглощающую внутреннюю драму.
Превосходно рассчитав время, русский заставил себя не смотреть на человека, поскольку у некоторых людей есть странный дар ощущать на себе присутствие чужого взгляда, пока оба они были на углу и свернул налево. На тридцати милях он доехал до следующего квартала, свернул направо и здесь притопил, лишь краем глаза отметив, что он двигается по рельсам, идущим вдоль Пасифик-авеню, разогнавшись до шестидесяти пяти за три секунды и долетев до следующего перекрёстка, нашёл идеальный угол и не сбросив скорости ни на милю в управляемом заносе на горящей резине вложил машину в правый поворот. Не доехав до перекрёстка следующего квартала порядка сотни футов, он остановился, установил нейтраль и погасил фары. Всё шло отлично, не было никаких проблем.
Он снова ждал. На охоте время иной раз тянется медленно. Но наконец-то добыча подоспела, войдя в поле зрения той же расстроенной походкой старика, комически деформированная хромотой. Русский слегка улыбнулся забавному передвижению старикана.
У него также был дар моментального расчёта угла пересечения. Он знал, что не надо давить на педаль, как только человек шагнёт на проезжую часть или даже через секунду после этого. Нужно было взять время на то, чтобы убедиться в отсутствии лучей света фар приближающихся машин и убедиться в том, что никакого движения нет. На третий шаг мишени он принял из глубин мозга команду стартовать и рванул машину с места на первой передаче, виртуозным прикосновением играя со сцеплением и долей секунды спустя моментально перебросил коробку передач на вторую скорость, заставив табун трёхсот семидесяти лошадей броситься в ревущий галоп и доставить его туда, куда было нужно с той скоростью, которую не могло развить ничто на всей земле кроме рождённого для драга автомобиля. Звук двигателя, пожирающего горючее, раскатывался густым басистым рёвом и посредством какой-то алхимии моментально становился скоростью. Казалось, рывок автомобиля был настолько мощным, что размыл чёткие очертания реальности в дымку.
Суэггер держал пистолет в руке, опущенной вдоль правой ноги, маскируя это за комически преувеличенной хромотой. Заслышав рёв, он, не теряя времени ни на удивление, ни на сожаление, ни на нерешительность, своим отточенным движением убийцы — красивый, мужественный и истинно американский стрелок— мягко и легко повернулся и таким же лёгким, плавным движением вскинул пистолет со скоростью, которой не было места во времени, а его подсознание привело мушку точно в середину лобового стекла с водительской стороны. Два выстрела грохнули один за другим в десятую долю секунды, а отдача не была настолько быстрой, чтобы опередить второе нажатие на спуск, так что две вспышки на конце дула слились в одну, а две горячие гильзы были выброшены с казённика на восемь дюймов в сторону. Лобовое стекло моментально расцвело сеткой микротрещин, машина ушла правее, подпрыгнула на бордюрном камне, врезалась в стену здания [66] со звуком рвущегося металла, опрокинулась набок и со скрежетом поехала по тротуару, лёжа на своём красивом, гладком чёрном боку, разбрасывая мелкое крошево дорожного покрытия и испуская снопы искр, рассыпав витринные стёкла первых этажей в осколки. Капот её загнулся и перекрутился как лист горящей бумаги, и, наконец, она остановилась, став кучей металла в облаке бензиновой вони и клубов пара и дыма, которыми исходил двигатель.
В наступившей тишине Суэггер вернул пистолет в кобуру и схватил мобильник.
— Мемфис, — тут же донёсся ответ.
— Я на углу Элм и Норт-Маркет. Он справа на тротуаре валяется, граждане не пострадали, всё чисто. Быстро пришли сюда людей и вытащи меня из этого города.
— Что с ним? — спросил Ник.
— Мешок для трупа возьмите, — ответил Суэггер. — И швабру.
Идеальным, утопическим вечером парк посреди Украинского бульвара был полон прогуливающимися парочками, проказничающими детьми, обнимающимися влюблёнными, брешущими собаками и теоретизирующими интеллектуалами. Все они лучились счастьем людей, довольных собою и тем, что они находятся именно здесь и прямо сейчас. Господствующей чертой в них было ощущение: жизнь прекрасна! В наступающих мягких сумерках загорались фонари, поставленные скорее для красоты, нежели с какой-то практической целью — поскольку в этом городе практически не было преступности, никто не страдал от безработицы и налоги были невысоки. Сгущающаяся темнота скрывала строительное безумие экскаваторов, бульдозеров и подъёмных кранов: при свете дня Москва перестраивала себя, наверное, в тринадцатый раз за свою долгую, сложную историю, в этот раз дав выстрелить капитализму — пусть даже жителям и приходилось с трудом пробираться через стройки и искать пути вокруг них, ловко уворачиваясь, чтобы не быть раздавленными либо случайной строительной машиной, либо угольно-чёрным, сверкающим «Феррари», проносящемся по брусчатке со скоростью под девяносто. Каменные и стальные фигуры в серых шинелях и напоминающих створки раковины моллюска касках времён Второй Мировой со старыми коммунистическими томмиганами, имевшими приметные вентилируемые стволы и гангстерские магазины-барабаны на семьдесят один патрон, высящиеся на пятнадцать футов вверх через каждые один-два квартала, безмолвно взирали на всё это, словно не будучи уверенными: это ли они защищали и эту ли жизнь они сделали возможной, сражаясь и умирая?
Окружённый девятиэтажными высотами жилого комплекса с адресом: Кутузовский проспект, дом семь и угнездившийся под деревьями ресторан «Хачапури» работал на полной мясной скорости. Это место специализировалось по кускам животных, насаженным на палочки. Они подавались хрустящими и блестящими от жира, вытопленного из них открытым огнём — куски чистого протеина, чей аромат наполнял воздух и вызывал в памяти картины казацких лагерей вдоль Дона, отдыхающих после целого дня сражения с царской пехотой где-нибудь в 1652 году. Ресторан сам по себе имел казацкое свойство, поскольку располагался в палатке на открытом воздухе недалеко от кухни и бара в отдельном здании, отделённом пешеходной дорожкой и служил местом сбора подрастающего поколения, ищущего пропитания, водки и общения, которые он исправно предоставлял.