Самое интересное я оставил напоследок. Этот.264 „Винчестер Магнум“— не простой патрон. Новейшая разработка Нью-Хейвена, созданная специально для соревновательной охоты на равнинах Запада — выстрелов с большого расстояния по антилопам и оленям-мулам на другом краю верескового поля, может даже в соседних округах. Траектория отлогая, а скорость (я имею в виду скорость пули) очень высокая, выше, чем у любой другой известной человеку пули. Металлургия, использованная в модели 70 в отличие от 38, такова, что металл может выдерживать высочайшее давление современных пороховых составов, созданных гениями из Олина. Это значит, что наша подлеченная пуля прилетит в доктора Но не со скоростью „Манлихера-Каркано“ около двух тысяч футов в секунду, а на полной скорости патрона.264, которая превышает три тысячи футов в секунду, так что обязательно взорвётся! Это гарантируется законами не людскими, но Божьими: законами физики.
И вот ещё что. Если в уничтоженной голове доктора Но и останутся какие-то следы металла, а коронёр ухитрится добыть их, то кроме металлургического теста ничего нельзя будет сделать. Путём сравнения электронным прибором этих следов с другими образцами металла они попытаются установить, что за пуля прилетела в доктора Но, и будет неоспоримо доказано, что это была пуля „Манлихер-Каркано“ 6.5мм, произведённая „Западной патронной компанией“ и никакая другая.
Добавляю рисунки своих изысканий.
За весь этот труд я желаю получить вечер с мартини, Бонд, и чем быстрее — тем лучше.»
Подписи, конечно, не было. Я прочитал письмо снова и снова, а потом сжёг его и конверт в камине, запомнив значимые места. Заснуть потом было нелегко — настолько я был взбудоражен, но всё-таки день в дороге дал о себе знать, и я задремал.
Утром за завтраком я сказал Пегги:
— Сладкая, я думаю, что уик-энд нам стоит провести в Вирджинии. Я не видел Лона несколько лет и у меня плохое предчувствие.
— Но команда Уилла играет с Джилмэном в Балтиморе. Он будет так разочарован, если мы пропустим игру, — ответила она.
— Мне чертовски не хотелось бы разочаровывать его, но ведь Лон — тоже член семьи, и мы слишком уж долго его не видели. С Уиллом будет всё в порядке, он поймёт.
Пегги понимала, когда я определённо останавливался на чём-то. Кроме того, я настолько редко пренебрегал её мнением, что когда так случалось, то имело под собой вескую причину. В те дни невозможно было не уступить редко применяемой, но тем не менее неоспариваемой власти отца, мужа и кормильца. Днём я позвонил Лону — обычный звонок брата брату, не вызвавший бы подозрений у теоретических слухачей мистера Энглтона и потому не требовавший каких-либо ухищрений — и сказал, что навестим его к субботнему обеду, а тем же вечером поговорил с Уиллом по-мужски. Он никогда не был мятежным сыном, поняв меня, да и мальчики были уже достаточно большими, так что не возникло проблем с поиском няньки в последнюю минуту.
Оставалась ещё одна задача кроме той, чтобы убедить Лона присоединиться к моему маленькому крестовому походу. Нужен был третий член команды. Если Лону поручалась стрельба, а мне — вождение, логистика и Алек, то оставалась потребность в человеке действия, который мог бы вытащить нас из возможных неприятностей и достойно справиться с непредвиденными затруднениями и сложностями, которые могли произойти (хоть я и старался спланировать всё таким образом, чтобы этого избежать), а нам с Лоном дать возможность сконцентрироваться на деле. Нужен был агент из агентов: быстро схватывающий, крепкий пройдоха с задатками взломщика. Как раз взломщика я и выбрал.
Его я буду звать Джимми Костелло, хоть это и не настоящее имя. Его сыновья живут в роскошном районе Вашингтона DC, и, как и я, являются уважаемыми членами сообщества, так что я не хочу бросать на них тень связью с делами их отца. Несколькими годами позже я написал письмо, которое привело его среднего сына в Йель: это самое малое, что я мог сделать для Джимми Костелло.
Джимми на тот момент разменял четвёртый десяток и был хорошо известен в среде разведчиков. Хоть и ясно было, что в своих делах он ходит по грани закона, однако работал Джимми строго на Агентство и друзей Агентства, на несколько других контор а также на бракоразводных адвокатов. Он вполне мог быть лучшим взломщиком Вашингтона и проникал куда угодно, будучи замочным гением, выросшим в среде замков и ключей, поскольку никто другой не знал подобного количества способов взлома. Ему достаточно было просто посмотреть на замок, чтобы понять, как он работает, а набор отмычек он всегда имел при себе, так что в секунду отворял любую дверь. Сейфы требовали больше времени, но немногим больше. Джимми не боялся высоты, так что мог в ночи пройти по краю посольской крыши и, подобно гимнасту повиснув на краю водостока напротив окна на одной руке, а другой рукой работать с оконным запором, после чего проникнуть в образовавшуюся лазейку. Наш посольский отдел использовал его для установки микрофонов и подслушки: своими ловкими пальцами он проникал в святую святых их секретов за секунды, затем уходя и не оставляя никаких следов своего присутствия, так что с этой же ночи мы становились третьей стороной в дискуссиях между Игорем и Борисом и их руководством, сидя в нашем старом добром краю. Не знаю, был ли толк в полученной информации, но добывали мы её очень толково. Также он работал в интересах ФБР как против советских агентов, так и против итальянской мафии, а адвокаты использовали его в делах против богатых бабников таким образом, что после развода они уже не были столь богаты. Дойди до того — он украл бы рецепт «Кока-колы» для «Пепси» и мог бы выкрасть для нас чертежи бомбы, если бы мы сами не обогнали красных в этом.
Главным качеством Джимми была лояльность: на него можно было рассчитывать. Он был одиночкой, и чтобы понять его основную черту, достаточно было заглянуть в историю Ирландии: она была выведена долгими веками строительства козней против моих предков, из которых они чаще выходили мёртвыми, нежели живыми. Он и мать отдал бы под пытки, но никогда не говорил лишнего, будучи пойманным — видимо, из страха вечного позора предательства. Никогда ничего не скажет и никогда не говорил.
Другим его заметным свойством, присущим профессии, была чарующая наглость — или наглое очарование? Был у него ирландский дар убеждения, и если не получалось пролезть, то могло получиться уболтать. Он мог уговорить эскимоса купить холодильник, и тот был бы счастлив. Думаю, Костелло был законченным психопатом, но он при этом был нашим психопатом, чего и требовала диспозиция.
Я встретился с ним в баре Уилларда, где он зависал каждый вечер, если не работал.
— Джимми, мальчик мой, — сказал я со звучнейшим ирландским акцентом, как в кино — такая между нами водилась шутка.
— Я, — отозвался он, добавив своей версии акцента из фильма с Бингом Кросби, — и как поживает его преосвященство мистер Мичем?
Он всегда звал меня «мистер Мичем», как если бы я был из дворца, а он из избы, и никакие доводы изменить этого не могли.
— Не знаю насчёт преосвященства, а у меня порядок.
Я всегда так отвечал, но он прикинулся, что слышит в первый раз и рассмеялся. Мы какое-то время поговорили о рядовой ерунде, в то же оба посматривая по сторонам в поисках нежелательных людей. Убедившись, что хоть мы и на публике, но в то же время уединены, мы перешли к делу.