– Не касается? Ничего себе!…
– АЛЬБЕРТ, ПОЙДЕМ…
– Спокойной ночи, – попрощался Альберт. Раздался бой часов, по-прежнему показывающих полшестого.
И они ушли.
Сани мчались по небу.
– Знаешь ли, она ведь не отступится, – сказал Альберт. – Обязательно постарается выяснить, что происходит.
– НЕУЖЕЛИ?
– Особенно после того, как ей велели обо всем забыть.
– ТЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ТАК ДУМАЕШЬ?
– Да, – ответил Альберт.
– ПРОКЛЯТЬЕ. СКОЛЬКО МНЕ ЕЩЕ ПРЕДСТОИТ УЗНАТЬ О ЛЮДЯХ, ПРАВДА?
– О… не знаю, – протянул Альберт.
– ПРОИСХОДЯЩЕЕ КАСАЕТСЯ ТОЛЬКО НАС, И НИКОГО ДРУГОГО. ИМЕННО ПОЭТОМУ, НАСКОЛЬКО ТЫ ПОМНИШЬ, Я СТРОГО-НАСТРОГО ЗАПРЕТИЛ ЕЙ ВМЕШИВАТЬСЯ.
– Э-э… ага.
– И ВООБЩЕ, СУЩЕСТВУЮТ ПРАВИЛА.
– Но эти серые паскудники, как ты сам выразился, первыми их нарушили.
– ДА, ОДНАКО Я НЕ МОГУ ПРОСТО ВЗМАХНУТЬ ВОЛШЕБНОЙ ПАЛОЧКОЙ И ВСЕ ИСПРАВИТЬ. ЕСТЬ ОПРЕДЕЛЕННЫЙ ПОРЯДОК, ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ. – Некоторое время Смерть молча смотрел вперед, а потом пожал плечами: – У НАС ДЕЛ НЕВПРОВОРОТ. ОБЕЩАНИЯ НУЖНО ВЫПОЛНЯТЬ.
– Ну, ночь еще молода, – сказал Альберт, откидываясь на мешки.
– НОЧЬ СТАРА. НОЧЬ ВСЕГДА СТАРА. – Свиньи неслись галопом.
– Нет, не всегда.
– НЕ ПОНЯЛ?
– Ночь не старее дня, хозяин. Это ведь очевидно – должен быть день, чтобы все поняли, что такое ночь.
– НО ТАК ЭФФЕКТНЕЕ ЗВУЧИТ.
– Согласен.
Сьюзен стояла у камина.
Не то чтобы она недолюбливала Смерть. Смерть в качестве личности, а не последнего занавеса жизни ей даже нравился. Некоторым странным образом.
И все равно…
Мысль о том, что Мрачный Жнец заполняет в страшдество чулки, не укладывалась в голове, как ни старайся. С таким же успехом можно было бы представить себе старикашку Лихо, замещающего зубную фею. О да… Лихо… Кариесов не оберешься…
Однако, если честно, каким же все-таки извращенным сознанием надо обладать, чтобы по ночам лазать по детским спаленкам?
Конечно, к Санта-Хрякусу это не относилось, но…
Со стороны страшдественского дерева послышался звон.
Ворон осторожно пятился от осколков стеклянного шарика.
– Извини, – промямлил он. – Видовая реакция. Понимаешь… круглое, блестящее… нельзя не клюнуть.
– Эти шоколадные монетки были повешены для детишек!
– ПИСК? – уточнил Смерть Крыс, отступая от блестящих кругляшков.
– Почему он это делает?
– ПИСК.
– Ты тоже не знаешь?
– ПИСК.
– Случилась какая-нибудь беда? Он что-то сделал с настоящим Санта-Хрякусом?
– ПИСК.
– Почему он не хочет говорить?
– ПИСК.
– Спасибо. Ты очень мне помог.
Что-то затрещало. Она резко повернулась и увидела, как ворон сдирает с одного из пакетов красную обертку.
– Немедленно прекрати! – Ворон виновато покосился на нее.
– Я только чуточку, кусочек… – сказал он. – Никто и не заметит.
– На что она тебе сдалась?
– Нас привлекают яркие цвета. Автоматическая реакция.
– Яркие цвета привлекают галок!
– Вот проклятье. Правда?
– ПИСК, – подтвердил Смерть Крыс.
– О, да ты, я вижу, еще и орнитолог! – огрызнулся ворон.
Сьюзен села и вытянула руку.
Смерть Крыс вспрыгнул ей на ладонь. Она почувствовала, как его коготки, похожие на крошечные булавки, вонзаются в кожу.
Все это очень походило на какую-нибудь прелюдию к совместному дуэту прелестной героини и Синей птицы.
Почти походило.
По крайней мере некоторыми мотивами. Но на данное представление дети до шестнадцати не допускались.
– У него что-то с головой?
– ПИСК, – пожала плечами крыса.
– Но такое ведь могло случиться. Он очень старый, видел немало всяких неприятных вещей…
– ПИСК.
– Все беды мира, – перевел ворон.
– Я поняла, – сказала Сьюзен.
Такой способностью она тоже обладала. Она не понимала, что именно говорит крыса, но общий смысл улавливала.
– Случилось что-то очень плохое и он не хочет мне говорить? – спросила Сьюзен.
Это предположение еще больше разозлило ее.
– И Альберт тоже тут как тут, – добавила она. «Тысячи, миллионы лет заниматься одной и той же работой… – подумала Сьюзен. – Причем не самой приятной. Не всегда в мир иной уходят милые старички и старушки. И не всегда от старости. Тут всякий сломается…»
Однако кто-то же должен это делать. Сьюзен сразу вспомнилась бабушка Твилы и Гавейна. Однажды она вдруг заявила, что на самом деле является императрицей Крулла, и с тех пор наотрез отказывалась носить какую-либо одежду.
Сьюзен была достаточно умна, чтобы понимать: фраза «кто-то должен это делать» ничего не значит. Люди, произносящие ее, как правило, никогда не добавляют: «…И этот кто-то – я». Однако сидеть сложа руки тоже нельзя. И особого выбора нет. Не то что особого – вообще никакого. Есть только Сьюзен.
Бабушка Твилы и Гавейна сейчас обитала в частной щеботанской лечебнице на берегу моря. В данном случае этот вариант даже не рассматривался. Все прочие пациенты разбежались бы.
Сьюзен сосредоточилась – к этому у нее тоже был талант. Она даже удивлялась: и почему все остальные считают это таким сложным? Закрыв глаза, Сьюзен вытянула перед собой руки ладонями вниз, расставила пальцы и начала опускать руки.
Не успела она их совсем опустить, как часы перестали тикать. Последний удар растянулся надолго, в точности как предсмертный хрип.
Время остановилось.
Однако момент продолжал длиться.
В детстве Сьюзен пару раз навещала дедушку, гостила у него по нескольку дней и все равно возвращалась домой в тот же день, когда и уехала, – согласно настенному календарю. Это всегда ставило ее в тупик, она задавала вопросы, но ответов не получала.
Это было тогда. А сейчас Сьюзен знала – хотя ни одно из человеческих существ не смогло бы разделить с ней это знание. Просто… иногда, как-то, где-то, вдруг, часы переставали иметь значение.
Каждый рациональный миг разделяют миллиарды мигов иррациональных. Где-то вне времени едет в своих санях Санта-Хрякус, зубная фея поднимается по лестнице, Дед Мороз рисует свои узоры, а мясленичная утка откладывает шоколадные яички. В бесконечном пространстве между неуклюжими секундами Смерть двигался как ведьма, танцующая меж каплями дождя.