— Не балуй, — только и сказал он.
Потом выдрал жилет из скрюченных пальцев Балу и стал копаться в многочисленных карманчиках.
— Ага, вот он за чем кинулся, — сказал Портос, демонстрируя миниатюрный, украшенный перламутром пистолетик. — И из этой дамской пукалки он нас хотел положить? Совсем идиот, что-ли?
— Не скажи, Толик, — хмыкнул Борис. — Если в задницу попадет, очень неприятно бывает.
— Ты его не насмерть шарахнул? — взволновался Евгений.
Монастырев пощупал шею уткнувшегося носом в подушку бандита.
— Нет, только в отключке.
— Давайте, приводите этого психа в себя! — скомандовал Миронов. — У нас еще куча работы, а время уходит! — И уже Оруджеву: — Всех нашли?
— Всех, — кивнул тот. — И в плавание отправили.
— Следов не осталось?
— Все чисто, командир, как и было велено. Мы с Леней аккуратно работали.
Тем временем Портос, оглядев каюту, нашел кувшин с водой и вылил его на голову Балу. Видимо, и вправду не очень сильно ударил — бандит тут же жалобно замычал, заворочался на постели. Толик взял его за шиворот, приподнял и посадил вертикально. Легонько похлопал по щекам.
— Эй ты, обезьяна из джунглей, проснись!
Балу открыл мутные глаза, повел взглядом по каюте.
— Где я?
— Где, где… — не удержался Оруджев. — В аду, братец! За все твои прегрешения.
— В аду? — пробормотал бандит. — Не может быть! Я искренний католик…
— Что не мешает тебе грабить и убивать, — заметил Борис. — Хорош трепаться!
Балу потряс головой, со стоном приложил ладонь к виску. Потом взгляд его неожиданно прояснился:
— На каком языке вы разговаривали? Вы — шпионы?
Миронов кинул укоризненный взгляд на Оруджева: вольно же было тому докладывать по-русски! Боря только молча развел руками.
Впрочем, то, что бандит узнал их тайну, его все равно не спасало. Ему была уготована та же судьба, что и его подчиненным. Что поделать — таков план.
Приведя в себя до приемлемого состояния бандита, ему внушительно рассказали, что нужно делать, и, подталкивая в спину пистолетом, повели к дверям салона.
Балу все выполнил так, как ему приказали: приоткрыл дверь и велел своим подчиненным выйти наружу. Дальнейшее было делом техники и боевых навыков. Все три оставшиеся бандита во главе со своим командиром (или главарем?) действительно отправились в долгое плавание вниз по течению великой реки. Штефырца с Шишовым, сбросив на берег трап, сгоняли за оружием и снаряжением, спрятали все это в укромном уголке, а потом они всей группой и с большим воодушевлением устроили маленький спектакль: громко топая, бегали по палубе, взволнованно кричали по-испански что-то о патрулях и выстрелах. Порезвившись так минут десять, парни угомонились, привели себя в пристойный вид и тогда Евгений, одернув куртку, подошел к дверям салона, широко распахнул их и громко спросил по-английски:
— Дамы и господа, что вы тут делаете? Бандиты бежали, бросив награбленное! Вы свободны!
Сидя в шезлонге на верхней палубе, Евгений лениво наблюдал, как мимо проплывают заросшие густым лесом берега. Пароход шел не быстро, но в меру сил своих двигателей. Остановок не делал. И пассажиры, и команда были так напуганы ночным происшествием, которое они иначе как «кровавым кошмаром» и «безумием» не называли, что их ковчег должен был теперь остановиться только где-нибудь в крупном населенном пункте. Тела Балу и его приспешников, не имевшие моторчиков, сопоставимых с двигателем парохода, остались лениво плыть где-то позади. Пассажиры их не видели и были в твердой уверенности, что бандиты действительно в панике сбежали.
— Джек, пиво будете? — послышался голос, и в поле зрения Миронова появился Сидни Лазарофф, режиссер и глава киногруппы. А назвал он Миронова так потому, что тот представился ему и всем остальным этим именем, как в свое время дону Москосо — ирландцем Джеком Уилсоном. Правда, основная легенда немного поменялась. Они теперь были не американской группой кинодокументалистов, а ирландской. Глупо было бы разыгрывать липовых американцев перед настоящими штатовцами. А ирландские — сойдут за третий сорт. Была, конечно, опасность, что в киногруппе найдется взаправдашний ирландец. Но тут уж приходилось рисковать. Вроде бы прокатило.
— Давайте, — протянул руку Евгений. — Насколько я успел узнать, пиво у латиносов хорошее.
— Да ну, ослиная моча, — сморщился Сидни. — Настоящее пиво — это «Бадвайзер»!
«Не пивал ты немецкого или чешского, америкос! — подумал Миронов. — Все-то у вас лучшее, хвастуны!» Но вслух сказал:
— Не соглашусь, «Гинесс» вкуснее!
Марок ирландского пива он не знал, потому и похвалил английское. Но Лазарофф на это внимания не обратил.
— Да вы патриот, Джек! — рассмеялся он. — Лучшее — только на родине!
— Почему нет?
— Все, все! — поднял руки американец и уселся в соседний шезлонг. — Не будем спорить, тем более что я не совсем прав. Местное пиво не такая уж и моча. По крайней мере, если не пить его теплым.
Они присосались к бутылкам.
— Так о чем ваш фильм, Сидни? — спросил Евгений-Джек. — Надеюсь, шедевр, не хуже «Касабланки»?
— Какой там шедевр! — отмахнулся Лазарофф. — Обычный боевик. Стрельба, погони, мускулистый главный герой, томная героиня. И вообще, чуть ли не фантастика.
— В каком смысле? — не понял Миронов-Уилсон. — Что, «летающие тарелки», пришельцы и прочая белиберда? Но почему на Амазонке? В Нью-Йорке это бы смотрелось эффектнее! Рушащиеся небоскребы, на Бродвее толпы людей в панике.
— Никаких пришельцев! По сюжету здесь, в джунглях, скрываются нацисты, бежавшие после войны в Латинскую Америку. У них тайная база, где они проводят бесчеловечный опыты над людьми и воюют с русскими.
— А какого черта здесь делают русские? — удивился Евгений.
— У них тоже секретная база в этих лесах.
— Вы точно знаете, что русские здесь?
— Почему нет, раз есть немцы?
— Но немцы-то уж точно есть?
— В газетах писали…
— Ах, в газетах… Вы верите газетам, Сидни?
— Кому же мне еще верить? Разве что телевизору.
Миронов к газетным сообщениям относился крайне скептически. Но был у него в Союзе один приятель, который вот так же безоглядно верил в печатное слово. Когда-то Евгений с ним пытался спорить, доказывая, что пресса продажна, как последняя проститутка, и в газетах публикуют только то, что угодно сильным мира сего. Но потом бросил — пусть себе верит, во что хочет. Он ему что, брат родной?
— Ну ладно, нацисты, русские… Но зачем было переться сюда, в самую что ни на есть глушь? Неужели в Голливуде нельзя было состряпать подходящий антураж?