— Война, Ваймс, есть развитие дипломатического процесса иными средствами, — объяснил лорд Ржав. — И будь ты человеком благородных кровей, ты бы это знал.
— И вы, клатчцы, ничуть не лучше, — продолжал Ваймс. — Это у вас от того разноцветного мяса, что продал вам Дженкинс? Налицо запущенный случай овечьего бешенства. Как вы можете стоять здесь и…
— Сэр Сэмюель, ты теперь, как ты упорно нам доказываешь, простой гражданин, — прервал его Ржав. — И как таковой, не имеешь права находиться здесь!
Ваймс не стал отдавать честь, а просто развернулся и вышел вон. Остальные стражники в молчании последовали за ним в Псевдополис-Ярд.
— Я послал его туда, куда не светит солнце, — вспомнил сержант Колон вскоре после Бронзового моста.
— Правильный поступок, — деревянным голосом отозвался Ваймс. — Отлично.
— Швырнул ему прямо в морду. «Туда, куда не светит солнце». Что думал, то и сказал, — не унимался Колон.
По его тону трудно было понять, какое чувство говорит в нем сильнее: гордость или ужас.
— Боюсь, формально лорд Ржав прав, сэр, — вступил в разговор Моркоу.
— Ага.
— Да, господин Ваймс. Безопасность города — вопрос первостепенной важности, поэтому во времена войны гражданскими вопросами занимаются военные власти.
— Ха!
— Я СКАЗАЛ ему, — гнул свое Колон. — Как отрезал. «Туда, куда не светит солнце».
— Заместитель посла ни словом не упомянул принца Куфуру, — задумчиво произнес Моркоу. — Странно.
— Я иду домой, — сказал вдруг Ваймс.
— Да, сэр, и мы уже почти пришли.
— Я имею в виду ДОМОЙ . Мне нужно поспать.
— Хорошо, сэр. А что сказать ребятам, сэр?
— Что хочешь, то и скажи.
— Я посмотрел ему прямо в глаза и сказал: «Засуньте это туда, куда…» — продолжал вспоминать Колон.
— Хотите, я возьму пару парней покрепче и пойду разберусь с этим Ржавом? — предложил Детрит. — Нет ничего проще. Он наверняка в чем-то виноват.
— Нет!
Голова у Ваймса стала такой легкой, что казалось, он вот-вот взлетит в небеса. Оставив стражников возле штаб-квартиры, он предоставил голове тянуть его дальше, вверх по холму и за угол, а затем в дом, мимо утратившей дар речи жены, потом вверх по лестнице и в спальню, где он рухнул, не раздеваясь, на кровать и уснул еще до того, как его голова коснулась подушки.
Наутро, в девять часов, первые рекруты тяжелой пехоты лорда Вентурии шли парадом по Брод-авеню.
Стража вышла на улицы смотреть. Больше ничего не оставалось.
— Это случайно не дворецкий господина Ваймса? — Ангва указала на негнущуюся фигуру Вилликинса в первом ряду.
— Ага, а в барабан бьет ихний кухонный мальчишка, — показал пальцем Шнобби.
— Ты ведь когда-то был… военным человеком, а, Фред? — спросил Моркоу под мерное громыхание идущих мимо сапог.
— О да. Первая тяжелая пехота герцога Эорльского, иначе говоря — Фазанодеры.
— Фазано… что? — полюбопытствовала Ангва.
— Прозвище полка. Данное давным-давно. Они встали на поселение в каком-то имении, а там было полным-полно фазаньих загонов, а они, сама понимаешь, жили на подножно-подвижном корму и все такое… с тех пор и пошел обычай носить на шлемах фазаньи перья. Традиция такая.
Суровое морщинистое лицо Фреда начало принимать размягченное выражение, характерное для человека, который отправился на прогулку по Аллее Воспоминаний.
— У нас и боевой марш был свой, — добавил он. — Трудноватый, правда, немного. Там слова были такие… что случилось?
— О, не обращай внимания, — махнула рукой Ангва. — Со мной так часто бывает: начну смеяться и не могу остановиться, а почему — сама не знаю.
Фред Колон опять устремил мечтательный взор в пустоту.
— А до того я служил в пехоте средней весовой категории герцога Щеботанского. Повидал много боевых и прочих действий.
— Могу себе представить, — кивнул Моркоу, пока Ангва предавалась циничным размышлениям о том, с какого именно расстояния Колон видел эти самые боевые действия. — Твоя выдающаяся военная карьера — наверное, это настоящий кладезь приятных воспоминаний.
— Девушкам нравилась форма, — добавил Фред Колон, многозначительно двигая бровями и всем своим видом намекая, что иной раз молодому парню нужна вся возможная поддержка. — И еще…
— Что, сержант?
Колон неловко потупился и поспешил замять тему, чтобы не выставлять напоказ грязное белье прошлого, случайно вытащенное наружу метлой воспоминаний.
— Это было… гораздо легче. Чем быть стражником, то есть. Все ясно, ты солдат, а сволочи на той стороне — враги. Боевым маршем приходим на большое поле, строимся в каре, потом тип с пером на шлеме отдает приказ перестраиваться в клин…
— О боги, неужели так на самом деле и происходит? А я считал, что эти треугольнички рисуют только на планах сражений!
— Старый герцог, он все делал по учебникам… В общем, главное было лупить всякого, на ком форма другого цвета, и по возможности избегать того, чтобы лупили тебя. Все было просто. Но сейчас, когда… — Колон страдальчески наморщил лоб, пытаясь подобрать правильные слова. — Одним словом, когда ты стражник, то без подробной карты хороших от плохих ни в жизнь не отличишь. Это факт.
— Но… у нас все же есть что-то общее. Мы руководствуемся законом, и там тоже есть закон, только военный.
— Само собой… однако, когда льет как из ведра и ты по… по пояс в дохлых лошадях, а кто-то там отдает тебе приказ, до книжек с правилами руки как-то не доходят. Да и законы эти по большей части рассказывают только про то, в каких случаях тебя можно расстрелять.
— Думаю, сержант, ты преувеличиваешь. Там просто обязано быть что-то еще.
— Да, наверное, — дипломатично согласился Колон.
— К примеру, там должны быть описаны правила обращения со сдавшимся противником. Что его нельзя убивать.
— Ну как же, это там есть. Убивать — нет, ни в коем случае, но оставить что-нибудь на память, чтобы тебя запомнили…
— Ты намекаешь на… ПЫТКИ! — уточнила Ангва.
— О нет, нет. Но… — Аллея Воспоминаний внезапно сделала крутой поворот и превратилась в разбитую колею, ведущую через темный лес. — Но когда твоему лучшему другу в глаз попадет стрела, кругом все орут, лошади ржут, а ты от страха готов обо… короче, по-настоящему испуган, так вот, если в такой момент тебя вынесет на вражеского солдата… то почему-то испытываешь сильное желание немного его… вроде как поколотить. Просто… сделать что-то такое, чтобы лет через двадцать в дождливые дни у него начинало сводить коленную чашечку. Чтобы он помнил, где он побывал и что делал.