Угрозы в адрес Америки со стороны поборников исламской революции значительно отличаются по своему тону и смыслу от ворчания брюзгливых государственных деятелей. Задолго до 11 сентября 2001 года вождь исламских террористов Усама бен Ладен совершенно недвусмысленно заявил о своих (и не только своих) целях:
Мы говорим, что наступит черный день для Америки и конец Соединенных Штатов в том виде, в каком они существуют сейчас. Они распадутся на отдельные государства, и уберутся с нашей земли, и заберут тела своих сыновей обратно в Америку с Божьей помощью [40] .
Бен Ладен и его сообщники уже тогда заходили слишком далеко в своих планах.
Перед лицом такого враждебного отношения у любой великой державы появляются два соблазна. Во-первых, это изоляционизм, о котором было немало разговоров. И в самом деле, судя по высказываниям в отношении Америки, может вполне показаться, что мосты уже разведены. Президент Клинтон, к примеру, усматривал «новый изоляционизм» в принятом в октябре 1999 года (и совершенно справедливом) решении сената, направленном против договора о запрете испытаний ядерного оружия. Это было частью более широкой кампании, направленной на то, чтобы убедить избирателей в недостаточной приверженности Республиканской партии мировой роли Америки. Именно в этом контексте следует рассматривать и случай, когда подавляющее большинство демократов в Конгрессе проголосовало против войны в Персидском заливе в 1991 году. Очень важным было и решение собственной партии Клинтона в Конгрессе, лишившее его полномочий на ведение переговоров по торговым соглашениям. Президент Джордж Уокер Буш, со своей стороны, предложил в ходе избирательной кампании подход к американской внешней политике и обеспечению безопасности, названный им «истинно американским интернационализмом», который предусматривал «реализм в служении американским идеалам». Он торжественно заявил, что «Америка по осознанному выбору и волей судьбы будет поддерживать распространение политической свободы — и считать наивысшей для себя наградой расширение демократии». В этом нет и следа изоляционизма. Как, впрочем, его нет и в действиях новой администрации, которая подтвердила свое обязательство защищать Европу, предложила расширить НАТО вплоть до включения в его состав балтийских государств, сделала попытку установить новые прагматические взаимоотношения с Россией, а также выступила с идеей создания гигантской зоны свободной торговли, охватывающей Северную и Южную Америку. Войне против терроризма президент Буш отдал колоссальные силы и проявил в ней незаурядные способности, создав международную коалицию, ориентированную на достижение американских целей.
Большинство консервативных критиков международных проектов Америки во времена Клинтона хотели, чтобы национальный интерес соседствовал или даже стоял выше более широких целей. Я не согласна с некоторыми из них, однако их беспокойство было вполне оправданным, и девять критиков из десяти не заслуживают ярлыка «изоляциониста».
Меня очень беспокоит другой соблазн, который трудно преодолеть творцам американской внешней политики, — соблазн использовать полномасштабную интервенцию в попытке достичь плохо проработанных целей. Я беспокоюсь вовсе не из-за того, что Америка может стать слишком сильной, а потому, что она может распылить свои возможности и, в конечном счете, потерять обязательный мандат народа на применение силы.
Какие же критерии должны определять, как и куда Америка и ее союзники имеют право вторгаться? Здесь нельзя уступать попыткам установить жесткие правила: одним из признаков разумного управления государством является признание того, что один кризис качественно отличается от другого и требует конкретного подхода. Однако в свете такого признания ясность стратегического мышления приобретает еще большее значение: на незнакомой территории компас просто необходим. Это полностью подтвердилось опытом вмешательств, предпринятых Америкой и ее союзниками после окончания «холодной войны».
Война в Персидском заливе против Ирака, в подготовке к которой я участвовала, продемонстрировала, как многим казалось в то время, порядок вещей, к которому мы идем. Вторжение Саддама Хусейна в Кувейт, произошедшее ранним утром 2 августа 1990 года, вряд ли могло случиться в разгар «холодной войны». Москва просто не допустила бы подобного безрассудного авантюризма со стороны кого-либо из своих вассалов. С другой стороны, во времена «холодной войны» ни за что бы не удалось добиться столь единодушной поддержки Советом Безопасности ООН использования силы против Саддама, особенно если эта «сила» представляла собой операцию под руководством США на Ближнем Востоке [41] .
Такой была обстановка, когда президент Джордж Буш-старший выступил 11 сентября на совместной сессии Конгресса США с обращением, добавившим новое выражение в лексикон аналитиков международной политики. По замыслу президента, его речь должна была обеспечить поддержку операции в Персидском заливе и ее целей, которые он обрисовал следующим образом:
Ирак должен полностью уйти из Кувейта, немедленно и без всяких условий. К власти должно быть возвращено законное правительство Кувейта. В Персидском заливе должна быть восстановлена безопасность и стабильность. Кроме того, должны быть защищены американские граждане.
Пока все хорошо, даже отлично. Однако президент на этом не закончил.
Наступило время новых партнерских отношений между странами, и сегодня мы стоим перед лицом уникального и выдающегося момента. Кризис в Персидском заливе, несмотря на всю его серьезность, дал нам редкую возможность перейти к историческому периоду сотрудничества. Из глубины этих беспокойных времен… может появиться новый мировой порядок. Новая эра — более свободная от угрозы терроризма, более твердая в отстаивании справедливости и более непоколебимая в стремлении к миру. Эра, в которую государства земного шара, востока и запада, севера и юга могут процветать и жить в согласии. (Курсив автора.)
Так родилось понятие «новый мировой порядок».
Как я неоднократно отмечала в связи с высказываниями президента Гавела, подобные сентенции меня настораживают. Президент Буш, впрочем как и любой другой лидер в период ведения военных действий, имел все основания для высокопарных заявлений. Однако того, кто действительно поверил в то, что «новый порядок», какого бы рода он ни был, идет на смену беспорядку в человеческих взаимоотношениях, и в особенности во взаимоотношениях между государствами, скорее всего ожидает сильное разочарование.
По правде говоря, чего я пыталась добиться в числе прочих первостепенных задач после ухода с Даунинг-стрит (и после того, как Саддам Хусейн пришел к власти в Багдаде), так это некоторого охлаждения интернационалистических амбиций, порожденных войной в Персидском заливе. Так, выступая в Совете по международным отношениям в Лос-Анджелесе в ноябре 1991 года, я вовсе не пыталась оспорить факт утверждения новых отношений между государствами после крушения советского коммунизма и последовавшего за ним расширения демократии и свободного предпринимательства, я даже не придиралась к выражению «новый мировой порядок». Я просто призывала к осмотрительности. Я напомнила о до боли похожем языке «нового мирового порядка», которым характеризовалась дипломатия между двумя мировыми войнами, и процитировала эпитафию Лиге Наций, принадлежащую генералу Сматсу: «То, за что в ответе все, в конце концов оказывается ничьим. Все кивают друг на друга, а агрессоры остаются безнаказанными».