Торговля в равной мере выгодна и богатым, и бедным, поскольку лишь специализация на том, что мы умеем делать лучше всего, давая возможность другим странам сосредоточиться на том, что они делают лучше, позволяет максимально повысить производительность. А чем выше наша производительность, тем богаче мы живем. Страны третьего мира могут получить прямую выгоду от глобализации тремя путями. Во-первых, снизив свои тарифы, они могут расширить номенклатуру товаров и услуг, доступных потребителям, и, таким образом, подтолкнуть цены к снижению — и то, и другое способствует повышению уровня жизни. Во-вторых, если снижение внутренних тарифов будет сопровождаться их понижением в глобальном масштабе, более бедные страны получат доступ к рынкам других, более богатых стран. И, в-третьих, более низкие цены на внутреннем потребительском рынке в сочетании с притоком инвестиций и новых технологий дадут мощный толчок развитию местного бизнеса. Исследования подтверждают, что развивающиеся страны с открытой экономикой демонстрируют значительно более высокие достижения, чем страны с закрытой экономикой*.
Сегодня, пожалуй, глобальный капитализм чаще всего обвиняют не в том, что его выгоды распределяются неравномерно или несправедливо, а в том, что он является причиной глобальной нестабильности. Стабильность не следует путать с застоем. Ни одна политическая система, ни одно общество не могут существовать без изменений, поскольку они — источник обновления. И в первую очередь это справедливо для свободной политической системы, свободного общества — свободной экономики. «Невидимая рука» Адама Смита — это не неожиданные и дестабилизирующие движения. С момента своего зарождения капитализм не раз сталкивался со спадами, экономическими бумами и пустыми разговорами; никто еще не отменял цикл деловой активности и, по всей видимости, никогда не отменит; а то, что Шумпетер называл «взрывами созидательного разрушения», периодически обрушивается на нас до сих пор*. Отбросить все это — значит, в конечном итоге, отказаться от освежающего ветра свободы, ни больше, ни меньше. Однако нестабильность, в которой винят глобальный капитализм, выходит за пределы этого.
Кризисы на Дальнем Востоке и в России в 1997–1998 годах подтолкнули к мучительной переоценке не роли МВФ и его кредитной политики, что следовало бы сделать, а функций глобального капитализма, что выглядело намного сомнительнее. В процесс включились как бизнесмены, так и политики. Например, международный финансист и филантроп Джордж Сорос пожаловался, что «господствующая система международного кредитования принципиально порочна, но МВФ считает своей целью ее сохранение». Он договорился даже до того, что «частный сектор не может справиться с распределением международного кредита», и призвал «Международную корпорацию по страхованию кредитов предоставить гарантии по международным займам за умеренное вознаграждение»*. Британский министр финансов Гордон Браун, со своей стороны, предложил, в общем говоря, принять «новую экономическую конституцию для глобальной экономики»**.
И это при том, что есть действительно вопрос первостепенной важности, который ни г-н Сорос, ни г-н Браун, ни их многочисленные коллеги не удосужились вразумительно сформулировать: следствием чего являются проблемы глобальной экономики — того, что она работает, или того, что ей не дают работать? Изучение реального положения дел в России и на Дальнем Востоке показывает, что во всех наиболее существенных случаях у инвесторов были очень веские основания для быстрого вывода денег, связанные с множеством изъянов в государственной политике. Отсутствие прозрачности, панибратство и коррупция, корпоратизм, обменные курсы, зафиксированные на нереальном уровне, и другие внутренние факторы привели к краху. Недостатки были вскрыты, но они были вызваны совсем не «вредным влиянием», о котором экономические обозреватели так красноречиво писали, когда поочередно падали валюты и курсы акций. Это были классические проблемы провала политики правительства, а не провала рынка***.
Возникает вопрос, почему этим проблемам было позволено разрастись и почему такое множество международных лидеров и инвесторов в течение столь длительного времени не замечали их. Поиски ответа напрямую выводят на роль МВФ. Как и Всемирный банк, только с еще большим размахом, МВФ успешно воссоздал себя, и, надо полагать, это произошло не в последний раз. Международный валютный фонд, созданный в рамках Бреттон-Вудской системы фиксированных обменных курсов, должен был помогать странам в преодолении краткосрочного дефицита платежного баланса. Если бы дело ограничилось первоначальным планом, то скромная роль МВФ должна была исчерпать себя в 1973 году с отказом от старой системы и переходом на плавающие валютные курсы. Однако в 70-х и 80-х годах МВФ нашел себе новое занятие. Ему было поручено «рециклирование» доходов нефтедобывающих стран после повышения цен на нефть; он также начал консультировать развивающиеся страны и предоставлять им займы для облегчения перехода к рекомендуемой им политике. МВФ стал участником латиноамериканского долгового кризиса в начале 80-х годов. Затем он вместе с казначейством США втянулся в финансовый кризис в Мексике в 1994–1995 годах.
Хотя Мексика вернула взятые у МВФ и США кредиты, а ситуация в ней стабилизировалась (в значительной мере за счет доходов мексиканцев), рынок получил важный сигнал. Иностранные банки и финансовые институты вывели из страны свои капиталы. Нельзя было рассчитывать на то, что они согласятся на риск, с которым им пришлось столкнуться. Как заметил один эксперт:
Слабым местом мексиканской программы была уверенность в том, что у иностранных банков есть некая «сеть безопасности», которая недоступна инвесторам, приобретающим ценные бумаги или недвижимость за рубежом. Смысл этих действий был совершенно ясен банкирам и инвесторам*.
Такой была подоплека российского и азиатского кризисов. Действиям МВФ в связи с ними можно и нужно дать отрицательную оценку. Но важнее всего помнить, что существенным элементом произошедшего был моральный ущерб, нанесенный предыдущей финансовой интервенцией. Крупные последующие интервенции лишь повысят риск безответственного будущего кредитования и инвестирования в экономически нездоровых условиях.
Так где же место МВФ? Совершенно ясно, что не в фундаменте какой бы то ни было новой международной экономической «конституции». Ничто из сделанного за последние годы и даже за более длительный период не дает оснований для расширения текущей роли Фонда. Есть веские доводы в пользу его упразднения, на чем, например, настаивают Джордж Шульц, Уильям Саймон и Уолтер Ристон. По их словам, в то время как «кредиты МВФ на практике ничтожны по сравнению с международным валютным рынком, дневной оборот которого составляет около 2 трлн. долларов… его действия тем не менее заметно перекашивают инвестиционный рынок», из чего следует вывод о том, что «МВФ — неэффективная, ненужная и отжившая свой век структура»**. Вместе с тем другие высказываются за сохранение МВФ, но при условии проведения кардинальной реформы, которая должна предусматривать прекращение долгосрочного кредитования, предоставление кредитов по повышенным ставкам, с тем чтобы правительства могли обращаться к МВФ как к кредитору последней инстанции, и предоставление кредитов только странам, отвечающим определенным минимальным требованиям*. Алан Уолтере, со своей стороны, предложил вообще лишить МВФ права предоставления кредитов и ограничить его роль оценкой кредитоспособности стран-членов и, возможно, правительственных агентств**. В каждом из этих вариантов есть смысл. Единственное, что, на мой взгляд, совершенно неприемлемо, — это расширение функций МВФ.