Больше всего меня восхитил фарфор. Я его коллекционирую с тех пор, как вышла замуж. Однако каким бы тонким и изящным ни был английский и вообще европейский фарфор, ему не под силу соперничать с изысканностью и утонченностью лучшего китайского. Династия Сун (960-1279), с ее стремлением к элегантности и изяществу, развивала производство фарфора; именно ко времени ее правления относятся самые лучшие образцы. Оттенки глазури варьировали от цвета слоновой кости до бледно-голубого, красно-коричневого и даже черного. Но самые красивые, на мой взгляд, предметы из фарфора цвета морской волны были сделаны в мастерских Цзюй-чоу. В музее был один образчик этого фарфора, который считался, и совершенно справедливо, настоящей драгоценностью. Это была чаша для подогревания воды в форме цветка лотоса с десятью лепестками — древнего символа чистоты.
Конечно, в мире могут существовать цивилизации, способные производить предметы высочайшего искусства и при этом погрязнуть в общественном пороке. Но такие предметы, как чаша в форме лотоса работы Цзюй-чоу, напоминают об истории, которую нельзя отрицать или забывать, если Китай собирается обрести себя вновь. Как показывает пример Восточной Европы, только память о прошлом дает нации возможность залечить раны, нанесенные тоталитаризмом. Чаша в форме лотоса — это и ключ к судьбе Китая, и путевой указатель.
Все мои контакты с Китаем в те времена, когда я находилась на посту премьер-министра, а также после моего ухода в отставку в большей или меньшей степени связаны с Гонконгом. Подписывая Совместное соглашение по условиям возвращения Гонконга Китаю, я чувствовала себя (как продолжаю чувствовать и сейчас) обязанной сделать для бывшей колонии все, что от меня зависит.
Мой оптимизм имел под собой основания. Для китайцев бывшие премьер-министры и экс-президенты значат намного больше, чем для западных стран. В какой-то мере это объясняется тем, что они, глядя на собственную систему, видят источник реальной власти в тех, кто находится за кулисами, а не в действующих политиках, занимающих высокие должности. К тому же здесь сказывается и врожденное уважение к житейской мудрости, которая, как предполагается, приходит с возрастом. У китайцев нет причин питать ко мне какие-то особые симпатии: им прекрасно известно, что я думаю о коммунизме и его методах, особенно после моего визита в 1991 году; они четко сознают, что жесткость моей позиции на переговорах была обусловлена стремлением сохранить, насколько возможно, капиталистическую систему в Гонконге. Вместе с тем им нравится иметь дело с людьми, которые держат свое слово и достаточно сильны, чтобы выполнить данные ими обещания.
Я знала, что моим преемникам досталась нелегкая задача. Джон Мейджор и Крис Паттен, который стал губернатором Гонконга в 1992 году, должны были сделать все, чтобы за время, оставшееся до передачи территории (т. е. до 1 июля 1997 г.), максимально укрепить экономическую и политическую свободу. Причем делать это предстояло в строгом соответствии с положениями Совместного соглашения, не слишком раздражая китайцев, которые вполне могли при желании уничтожить Гонконг в любой момент.
То, как губернатор Паттен подошел к исполнению своих обязанностей, вызвало немало дискуссий. Некоторые критические выступления были обоснованными; большинство же — безосновательными. Демократические реформы Законодательного совета Гонконга, которые осуществил г-н Паттен, были предельно ограниченными, однако они проводились в полном соответствии с Совместным соглашением и Основным законом (который определял конституционную организацию Гонконга). Хотя сам Гонконг, несомненно, хотел бы получить больше, даже эти реформы оказались не по зубам Пекину, и их впоследствии пришлось отменить.
Я оказывала г-ну Паттену всевозможную поддержку и не жалею об этом. Китайцы вполне могли бы принять предложенные им изменения без ущерба для своих жизненных интересов.
…
…соко оценивали Великобританию, были полны оптимизма и уверенности в себе. Один молодой человек сказал, что он изучает в Университете Эксетера методы поддержания законности. Я ответила, что надеюсь, что наши подходы вскоре можно будет использовать и в Китае, но с этим придется немного подождать.
После передачи Гонконга китайцы в целом сдержали свои обещания. Они выполнили положения Совместной декларации и Основного закона, обеспечили свободу собраний и организаций. Положения, касающиеся запрета демонстраций по соображениям безопасности, так и не были использованы. Четыре тысячи китайских военнослужащих внешне ничем не проявляют себя и не осуществляют полицейских функций. Нельзя, конечно, говорить, что все осталось в том же виде, как было под британским началом. Китайцы оказывают очень большое влияние на обстановку. Немало беспокойства принес прецедент с изменением порядка иммиграции, введенным Судом высшей инстанции [157] . Хотя еще рано судить, было ли это грубой ошибкой властей или тревожным сигналом грядущих изменений. Китайцы, совершенно определенно, не склонны двигаться в направлении реальной демократизации, которой они по-прежнему серьезно опасаются.
В то время как политические сигналы являются смешанными, экономические достижения остаются неплохими, даже лучше, чем многие предполагали. Целостность финансовой системы Гонконга была сохранена. Власти даже продемонстрировали немалое умение находить правильные решения в условиях азиатского экономического кризиса. Долгосрочная же перспектива Гонконга, как политическая, так и экономическая, в значительной мере зависит от того, каким будет будущее самого Китая.
Опыт Гонконга, однако, указывает возможный путь к этому будущему. Китайские власти не изменили своей базовой позиции. Им хотелось бы воспользоваться преимуществами капитализма, не подвергая себя опасностям демократии. Но, как говаривал Ден, «ищите истину в фактах», и они постепенно приходят к пониманию определенной взаимосвязи между ними. Они знают, что не смогут использовать Гонконг как ворота для инвестиций и опыта, если подорвут доверие к нему или ограничат его возможности введением мер политического принуждения. Возможно, они догадываются и о том, что торжество закона, принципиально необходимое для успешной финансовой и коммерческой деятельности, гарантирует также и некоторые неэкономические права. Вместе с тем от нынешней партийной элиты никогда не дождаться последнего шага — признания неразрывной связи между политической и экономической свободой. Она не может позволить себе этого. И все же перемены наступят. Когда придет их время, уроки, полученные Китаем в Гонконге, сделают процесс менее болезненным и, возможно, менее жестким.