– Безвкусное замечание.
– О, это фсе осталось в ушасном прошлом, – поспешно заверил его Отто. – Теперь я люпить только чашку какао и петь песни фокруг фисгармонии, уферяю тепя. О, та. Так и есть.
Однако попасть в редакцию, чтобы написать о пожаре, оказалось непросто. Собственно, и на саму Блестящую улицу тоже.
Отто нагнал Вильяма как раз в тот момент, когда он стоял и в изумлении обозревал открывшуюся его глазам картину.
– Ну что ше, похоше, мы сами на это напрашифались, – прокричал вампир. – Тфатцать пять толларов – куча денег.
– Что? – прокричал Вильям.
– Я СКАСАЛ, ТФАТЦАТЬ ПЯТЬ ТОЛЛАРОВ – КУЧА ДЕНЕГ, ФИЛЬЯМ!
– ЧТО?
Мимо них протолкались несколько человек. Они несли собак. Каждый на Блестящей улице держал в руках собаку, или вел на поводке собаку, или тащился вслед за собакой, или, несмотря на усилия владельца, был атакован собакой, принадлежащей кому-то другому. Собачий лай уже перестал быть просто звуком, он стал ощутимой силой, которая била по барабанным перепонкам как ураган железных опилок.
Вильям затащил вампира в дверной проем, здесь шум был чуть-чуть потише – из невозможного он стал просто невыносимым.
– Ты можешь что-нибудь предпринять? – спросил Вильям. – Иначе мы никогда не попадем в редакцию!
– Что, например?
– Ну, ты же знаешь… что-нибудь из трюков детей ночи.
– Ах, это, – сказал Отто. Он помрачнел. – Это претрассутки, знаешь ли. Мог бы уж сразу попросить меня префратиться ф летучий мышь. Я феть гофорил тепе, я польше не заниматься такими вещами!
– У тебя есть идея получше?
В нескольких футах от них ротвейлер пытался загрызть спаниеля.
– Ох, ну ладно. – Отто неопределенно взмахнул рукой.
Лай немедленно стих. А потом все собаки уселись на задние лапы и завыли.
– Да уж, не намного лучше, но они, по крайней мере, прекратили драки, – сказал Вильям и заспешил вперед.
– Ну, исфини, – проворчал Отто, – мошешь ткнуть меня колом за это. Мне феть придется профести крайне неприятные пять минут, опъясняя сфое пофедение на следующем сопрании Лиги Тресфости, понимаешь? Это конечно не то что фсякие… сосательные штуки, однако мне нушно сапотиться о репутации.
Они перелезли полусгнивший забор и вошли в типографию через заднюю дверь.
Сквозь другую дверь в помещение протискивались люди и собаки, их напор с трудом сдерживали баррикада из столов и Сахарисса, которая выглядела крайне обеспокоенной, оказавшись вдруг перед целым морем человеческих лиц и звериных морд.
Вильям с трудом различал ее голос в общем гвалте.
– …нет, это пудель, и он ни капли не похож на ту собаку, которую мы ищем…
– …нет, это не она. Откуда я знаю? Да потому что это кошка. Ну хорошо, а почему тогда она умывается? Нет, извините, собаки так не делают…
– …нет, мадам, это бульдог…
– …нет, это не она. Нет, сэр, я уверена. Потому что это попугай, вот почему. Вы научили его лаять и написали на нем «СобакА», но это все равно попугай…
Сахарисса откинула челку с глаз и увидела Вильяма.
– Ну и кто тут у нас такой умник? – спросила она.
– Кто такой умн'к? – повторил «СобакА».
– Много еще снаружи? – поинтересовалась Сахарисса.
– Опасаюсь, многие сотни, – ответил Вильям.
– Только что я провела самые мерзкие полчаса в моей… Это курица! Это курица, вы, глупая женщина, она только что снесла яйцо! жизни, за что хочу сказать тебе большое спасибо. Ты что, даже не предполагал такого оборота дел? Нет, это шнаусвитцер! И знаешь что, Вильям?
– Что?
– Только полный пентюх мог предложить вознаграждение! В Анк-Морпорке! Поверить не могу! Когда я пришла, они тут уже по трое в ряд стояли! Я хочу сказать, что же надо быть за идиотом, чтобы додуматься до такого? Один парень притащил с собой корову. Корову! У нас с ним вышел крупный спор о физиологии животных, пока Рокки не стукнул его по голове. Бедный тролль сейчас на улице, пытается навести порядок! Там даже хорьки есть!
– Послушай, мне очень жаль…
– Возможно, ах, мы могли бы помочь?
Все обернулись к вновь прибывшим.
Говоривший оказался жрецом, облаченным в скромный непритязательный наряд омнианца. У него на голове была шляпа с широкими полями, на шее – медальон с изображением омнианской черепахи, а на лице – выражение почти невыносимой благожелательности.
– Мм, я брат Гвоздь-На-Острие-Которого-Танцуют-Ангелы {64}, – представился жрец и шагнул в сторону, явив взорам присутствующих человека, скорее напоминавшего гору в черном, – а это сестра Дженнифер, которая дала обет молчания.
Все молча уставились на сестру Дженнифер, а брат Гвоздь тем временем продолжал:
– Это означает что она не, м-м, говорит. Вообще. При любых обстоятельствах.
– О, боже, – слабым голосом сказал Сахарисса.
Лицо сестры Дженнифер больше всего походило на кирпичную стену, один глаз медленно вращался.
– Да, м-м, случилось так, что мы представляем в Анк-Морпорке Епископа Хорна и его Пастырскую Службу Для Животных, вот почему мы поспешили сюда, когда прослышали о розыске маленькой собачки, которая попала в большие неприятности, – заявил брат Гвоздь. – Я вижу вы, м-м, слегка ошеломлены, может, мы сможем вам чем-нибудь помочь? Это наш долг.
– Эта собака – маленький терьер, – пояснила Сахарисса, – но вы будете потрясены, когда узнаете, кого сюда приводят…
– Ужас, – посочувствовал брат Гвоздь, – но не волнуйтесь, сестра Дженнифер превосходно справляется с такими ситуациями.
Сестра Дженнифер прошествовала к столу для посетителей. Какой-то человек с надеждой протянул ей животное, которое совершенно явно было бобром.
– Он немножко болел…
Сестра Дженнифер с размаху опустила кулак на макушку визитера.
Вильям вздрогнул.
– Орден сестры Дженнифер верует в суровую любовь, – пояснил брат Гвоздь, – небольшое усилие позволяет вовремя вернуть заблудшую душу на путь истинный.
– А ис какого она ортена, скашите пошалуйста? – вежливо осведомился Отто, пока заблудшая душа с бобром под мышкой брела прочь, пошатываясь, и, похоже, пытаясь выбрать несколько путей разом.
Брат Гвоздь наградил его мрачной улыбкой.
– Маленькие Цветы Постоянной Раздражительности {65}, – ответил он.