В особо трудные минуты профессор размышлял о самоубийстве:
— Я придумал два верных способа покончить с собой, и моя профессорская изобретательность даже доставила мне удовольствие. Я, так сказать, занимался теорией самоубийств.
Во время следствия Фрухту запрещалось писать, читать газеты, получать письма и играть в шахматы. Разумеется, у него не было адвоката, и он не имел никаких вестей от жены. Фрухт пришел к выводу, что с ним обращаются хуже, чем с профессиональными шпионами. На них смотрят как на коллег.
Охрану тюрьмы несли солдаты особого полка имени Феликса Дзержинского министерства государственной безопасности ГДР. Каждые три минуты они заглядывали в глазок. Если Фрухт разговаривал сам с собой, ему приказывали молчать. Если он натягивал одеяло на голову, его немедленно будили.
Как ученый, Фрухт сумел сохранить хладнокровие:
— Наблюдающему хуже, чем наблюдаемому. Только вначале кажется, будто так уж заключенному досаждает то, что самые нормальные отправления он вынужден совершать под присмотром. К этому быстро привыкаешь. А вот надзирателям приходится смотреть, как заключенный сидит на унитазе.
Если от надзирателя требуют не спускать с заключенного глаз ни днем ни ночью, смотреть в глазок каждые три минуты, то у надзирателя нервы сдают раньше, чем у заключенного. Надзиратель находится на посту восемь часов, а глазок расположен очень неудобно…
Постепенно Фрухт понял, что его собственно шпионская деятельность следователей больше не интересует. Они выяснили все, что хотели. Теперь им нужно было найти какое-то идеологическое обоснование его случаю. ЦК СЕПГ требовал от министерства госбезопасности ответа: почему директор института, уважаемый в народной Германии человек стал на путь сотрудничества с империалистической разведкой?
Следователи пытались нащупать какие-то темные пятна в прошлом Фрухта, например подозревали его в тайной любви к нацизму, искали следы сотрудничества с гестапо и абвером. В начале января 1968 года следствие было закончено, ему выдали обвинительное заключение — «шпионаж и угроза основам ГДР». Надо было готовиться к суду.
Следователи нашли ему адвоката — Вольфганга Фогеля. Они встретились только накануне процесса. Адвокат еще ничего не знал о сути дела. Он прочитал обвинительное заключение — примерно десять машинописных страниц — и спросил у Фрухта:
— Это правда?
— Да, примерно, — ответил Фрухт.
— Как вы полагаете, сколько вам дадут? — спросил Фогель.
— Лет двенадцать или пятнадцать.
Фогель посмотрел ему прямо в глаза:
— Тянет на пожизненное заключение, с этим ничего нельзя поделать. Наш шанс появится после процесса.
Профессор Фрухт понял своего адвоката правильно: Вольфганг Фогель занимался обменом заключенными между Востоком и Западом. И в Восточной, и в Западной Германии Фогеля считали замечательным гуманистом, посвятившим свою жизнь политическим заключенным. Только после крушения ГДР станет известно, что адвокат Вольфганг Фогель всю свою сознательную жизнь был сначала агентом, а затем и кадровым сотрудником министерства государственной безопасности. Обмен заключенными был выгодным бизнесом. Восточная Германия торговала заключенными в розницу и оптом, получая за каждую голову от ФРГ большие суммы в свободно конвертируемой валюте. Уезжавших из ГДР заставляли продавать дома и имущество за бесценок. Адвокат Фогель стал миллионером на этих сделках. Его судили и приговорили к двум годам тюремного заключения. Но без такого человека, как он, холодная война была бы еще холоднее…
Профессора Фрухта судила коллегия по уголовным делам военного трибунала. Это был первый случай, когда гражданское лицо судили военные. Профессор физиологии чувствовал себя возведенным в генеральское достоинство. Даже жена Фрухта не знала, что его судят. Зал был пуст, сидели только трое солдат, стенографистка и обвинитель с адвокатом. Фрухт и здесь нашел возможность немного повеселиться, когда он прочитал фамилии судей: Хаммер (молоток), Нагель (гвоздь) и Зарг (гроб).
Профессор, чьим адвокатом был Фогель (птица), а обвинителем Рихтер (судья), превратил все в каламбур и называл себя «бедным Фрухтом (фруктом)».
Судей раздражало то, что профессор шпионил по собственной воле. Обычно они имели дело или с засланными агентами, или с купленными людьми, с жертвами шантажа. А тут непонятный случай собственной инициативы, что составляло особую тяжесть преступления. Поразительным образом во время суда Фрухт обогатил свои познания о секретах создания химического оружия в ГДР. Он узнал, на каких заводах это оружие производится, и уже из тюрьмы сумел передать эти сведения американцам. О том, как он сумел это сделать, профессор Фрухт умалчивает и по сей день.
Его приговорили к пожизненному заключению.
В тюрьме в Баутцене профессор Фрухт провел долгие годы. Он знал эту тюрьму: в первые послевоенные годы ему подчинялись тюремные больницы. Его поместили в одиночку. Камеры над ним и рядом с ним были пусты. Под ним сидел бывший офицер госбезопасности, совершивший должностное преступление.
В течение пяти лет он видел человека три раза в день по тридцать секунд. В половине шестого утра ему приносили кофе и ведро с водой для мытья отхожего места. Днем этот же человек приносил обед и сухой паек на ужин. Вечером он еще раз открывал дверь и тут же закрывал — это была вечерняя проверка.
На получасовую прогулку водили каждый день, но даже надзирателя Фрухт не мог увидеть в лицо. Когда профессор выходил из камеры, надзиратель стоял за дверью, видна была только его рука. Потом Фрухт шел один по лестнице и выходил в прогулочный дворик. Кто-то невидимый запирал за ним дверь. Только на сторожевых вышках виднелись силуэты охранников с автоматами.
Профессор предложил надзирателям воспользоваться опытом прусских тюрем прошлого столетия: надевать на лицо особо опасных заключенных черную маску. Тюремной администрации это бы значительно упростило жизнь. Прогулочный дворик был в определенном смысле просто большой камерой, только без крыши. Летом вырастало немного травы, иногда Фрухту удавалось сорвать одуванчик. Во время прогулки запрещалось бегать, прыгать, нагибаться, становиться на камень, кричать, лепить и бросать снежки. Разрешались только простейшие гимнастические упражнения — взмахи руками, приседания.
В тюрьме профессор Фрухт работал: снабжал пружинками и шайбами станочные шурупы. Норма — 4150 штук в день. Рабочий день — восемь часов. К концу дня у него болели руки и ломило спину. Не работать было нельзя, за отказ — карцер. Более умелые заключенные выполняли норму на сто десять процентов. Многие готовы были работать по десять — одиннадцать часов, чтобы заработать несколько лишних марок на курево. Фрухт давал только сто пять процентов. Стахановские подвиги этих умельцев приводили к тому, что, пока Фрухт сидел, нормы трижды повышали.
В камере Фрухт то мерз, то мучился от жары — в зависимости от того, начался или закончился отопительный сезон. Кормили, по мнению физиолога Фрухта, неразумно, по нормам прошлого столетия, когда заключенный занимался тяжелым физическим трудом: много жиров, мало белка. Легко было растолстеть. Фрухт прописывал себе диету. Зарабатывая в месяц от четырнадцати до девятнадцати марок, покупал в тюремной лавочке не сладости, а творог.