2. Несмотря на сделанные П. С. Жемчужиной в 1939 году Центральным Комитетом ВКП(б) предупреждения по поводу проявленной ею неразборчивости в своих отношениях с лицами, не заслуживающими политического доверия, она нарушила это решение партии и в дальнейшем продолжала вести себя политически недостойно.
В связи с изложенным — исключить Жемчужину П. С. из членов ВКП(б)».
Все это произносилось в присутствии Молотова. Он не посмел и слова сказать в ее защиту, но при голосовании позволил себе воздержаться. Этот естественный, но в те времена мужественный поступок (некоторые другие партийные лидеры, обезумевшие от страха, просили дать им возможность своими руками уничтожить своих родственников, объявленных врагами народа) ему потом тоже поставят в вину.
Сталин сказал Молотову:
— Тебе нужно разойтись с женой.
Молотов всю жизнь преданно любил Полину Семеновну. Когда он куда-то ездил, то всегда брал с собой фотографию жены и дочери. Вячеслав Михайлович вернулся домой и пересказал жене разговор со Сталиным. Полина Семеновна твердо сказала:
— Раз это нужно для партии, значит, мы разойдемся.
Характера ей тоже было не занимать.
Она собрала вещи и переехала к родственнице — это был как бы развод с Молотовым.
Двадцатого января сорок девятого года Вячеслав Михайлович, пытаясь спастись, написал Сталину покаянное письмо:
«При голосовании в ЦК предложения об исключении из партии П. С. Жемчужиной я воздержался, что признаю политически ошибочным.
Заявляю, что, продумав этот вопрос, я голосую за это решение ЦК, которое отвечает интересам партии и государства и учит правильному пониманию коммунистической партийности.
Кроме того, признаю тяжелую вину, что вовремя не удержал Жемчужину, близкого мне человека, от ложных шагов и связей с антисоветскими еврейскими националистами, вроде Михоэлса».
Письмо Молотова — это предел человеческого унижения, до которого доводила человека система. Самые простые человеческие чувства, как любовь к жене и желание ее защитить, рассматривались как тяжкое политическое преступление.
Через неделю, двадцать шестого января, Жемчужину арестовали. Членам ЦК разослали материалы из ее дела. Там было много гнусных подробностей, придуманных следователями с явным желанием представить Молотова в незавидном свете, выставить его на посмешище. В материалах министерства госбезопасности утверждалось, что Жемчужина была неверна мужу, и даже назывались имена ее мнимых любовников.
Когда в пятьдесят третьем году судили Берию и его подельников, следователи нашли людей, из которых выбивали показания на Полину Жемчужину. Одного арестованного, бывшего директора научно-исследовательского института, просто пытали. Руководил этим тогдашний первый заместитель Берии комиссар госбезопасности 3-го ранга Всеволод Меркулов. Этот арестованный выжил и в пятьдесят третьем году рассказал, что с ним вытворяли Меркулов и следователи:
«С первого же дня ареста меня нещадно избивали по три-четыре раза в день и даже в выходные дни. Избивали резиновыми палками, били по половым органам. Я терял сознание. Прижигали меня горящими папиросами, обливали водой, приводило в чувство и снова били. Потом перевязывали в амбулатории, бросали в карцер и на следующий день снова избивали…
От меня требовали, чтобы я сознался в том, что я сожительствовал с гражданкой Жемчужиной и что я шпион. Я не мог оклеветать женщину, ибо это ложь и, кроме того, я импотент с рождения. Шпионской деятельностью я никогда не занимался. Мне говорили, чтобы я только написал маленькое заявление на имя наркома, что я себя в этом признаю виновным, а факты мне они сами подскажут…»
Генеральный секретарь ЦК компартии Израиля Самуил Микунис в пятьдесят пятом году встретил Молотова в Центральной клинической больнице и возмущенно спросил:
— Как же вы, член политбюро, позволили арестовать вашу жену?
На лице Молотова не дрогнул ни один мускул:
— Потому что я член политбюро и должен был подчиняться партийной дисциплине. Я подчинился.
Дисциплина здесь ни при чем. Арест жены был для него колоссальной трагедией, но Молотов не посмел возразить Сталину, иначе он сразу бы отправился вслед за ней.
По плану министерства госбезопасности, жену Молотова — еврейку Жемчужину — предполагалось сделать одной из обвиняемых по делу Еврейского антифашистского комитета.
Вячеславу Михайловичу ставили в вину, что он через жену был связан с Еврейским антифашистским комитетом и чуть ли не поддерживал идею переселить с Украины и из Белоруссии оставшихся из-за войны без жилья евреев в Крым, откуда изгнали крымских татар. У кого возникла злополучная «крымская идея» — до сих пор неизвестно. Михоэлс и другие видные деятели Еврейского антифашистского комитета не считали возможным селиться в домах изгнанных оттуда крымских татар.
Но несколько штатных функционеров комитета, назначенных аппаратом ЦК (и, как стало ясно позднее, это были секретные сотрудники министерства госбезопасности), активно проталкивали эту идею и добились своего — втянули Молотова в ее обсуждение.
В представлении Сталина евреи хотели захватить Крым, чтобы сделать то, что в двадцатом не удалось белому генералу Врангелю: призвать американцев и оторвать полуостров от Советского Союза.
Молотов правильно понимал, что не он из-за жены потерял доверие Сталина, а она из-за него сидела: «Ко мне искали подход, и ее допытывали, что, вот, дескать, она тоже какая-то участница заговора, ее принизить нужно было, чтобы меня, так сказать, подмочить. Ее вызывали и вызывали, допытывались, что я, дескать, не настоящий сторонник общепартийной линии».
Полину Семеновну допрашивали на Лубянке. Каждый день Молотов проезжал мимо здания министерства госбезопасности в черном лимузине с охраной. Но он ничего не мог сделать для своей жены. Не решался даже спросить о ее судьбе. Она, правда, была избавлена от побоев — ведь его судьба еще не была окончательно решена.
Двадцать девятого декабря сорок девятого года Особое совещание при министерстве госбезопасности приговорило ее к пяти годам ссылки. Ее отправили в Кустанайскую область Казахстана.
Берия иногда на ухо шептал Молотову: «Полина жива».
Молотову словно в насмешку сначала поручили возглавить бюро Совета министров по металлургии и геологии, а потом бюро по транспорту и связи.
Каждый день он приезжал в Кремль и целый день сидел в своем огромном кабинете, читал газеты и тассовские информационные сводки, уезжал домой обедать, возвращался в свой кабинет. Дел у него не было. Сталин ему не звонил и к себе не приглашал.
Один из помощников Молотова говорил мне: «В те времена на него просто жалко было смотреть…»
Историки пытаются понять, зачем все это понадобилось Сталину? Что это было — крайнее выражение давней ненависти к евреям? Паранойя? Результат мозговых нарушений?
Все это сыграло свою роковую роль. Но главное было в другом. Он готовился к новой войне.