— Никита нас всех убьет.
А вот Семичастный Хрущева не боялся. Чего-чего, а воли, решительности и властности у Владимира Ефимовича было хоть отбавляй.
Генерал-лейтенант Николай Александрович Брусницын, в те годы заместитель начальника управления правительственной связи КГБ, вспоминал, как его вызвал Семичастный.
Хрущев еще отдыхал в Пицунде. Семичастный властно сказал, что ему нужно знать, кто и зачем звонит Хрущеву.
— Владимир Ефимович, — твердо ответил Брусницын, — этого не только я, но и вы не имеете права знать.
Семичастный тут же набрал номер Брежнева:
— Леонид Ильич, начальник правительственной связи говорит, что это невозможно.
Выслушав Брежнева, Семичастный задал новый вопрос заместителю начальника управления правительственной связи:
— А что можно?
— Что конкретно надо? — уточнил Брусницын.
— Надо знать, кто названивает Хрущеву.
— Это можно, — согласился Брусницын, — положено иметь такую информацию на спецкоммутаторе.
— Хорошо. Каждый час докладывайте, кто звонил.
На государственную дачу в Пицунде линия правительственной междугородней ВЧ-связи шла через Тбилиси. Ее отключили, сославшись на повреждение аппаратуры. Хрущева соединяли через спецкоммутатор Москвы, так что председателю КГБ немедленно докладывали о всех телефонных переговорах Никиты Сергеевича…
Семичастный приказал управлению военной контрразведки и в первую очередь особистам московского военного округа немедленно сообщать ему даже о незначительных передвижениях войск. Три дня, пока снимали Хрущева, личный состав некоторых оперативных подразделений КГБ, в первую очередь хорошо подготовленных офицеров 9-го управления, держали на казарменном положении в полной боевой готовности.
Спустившись по трапу, Хрущев спросил Семичастного:
— Где остальные?
— В Кремле.
— Они уже обедали?
— Нет, кажется, вас ждут.
Хрущев из аэропорта сразу приехал в Кремль и прошел в свой кабинет. В три часа дня началось заседание президиума. Вошел Хрущев, поздоровался и спросил:
— Ну, что случилось?
Сам сел на председательское кресло и повторил:
— Кто же будет говорить? В чем суть вопроса?
Из всех, кто присутствовал на заседании президиума ЦК, сторону Хрущева занял только — да и то условно — Анастас Микоян. Остальные яростно атаковали Хрущева. Никогда в жизни он не слышал таких обвинений.
Шелепин среди прочего сказал, что в угоду Хрущеву его сыну Сергею — молодому человеку — было присвоено звание Героя Социалистического Труда и присуждена ленинская премия.
Сергей Хрущев обиделся на Шелепина:
«Александр Николаевич Шелепин постоянно демонстрировал мне если и не дружбу, то явное дружеское расположение. Нередко он первый звонил и поздравлял с праздниками, всегда участливо интересовался моими успехами. Мне, конечно, льстило дружеское отношение секретаря ЦК, хотя где-то в глубине души скрывалось чувство неудобства, ощущение какой-то неискренности со стороны Шелепина…»
Никита Сергеевич не сразу понял, что его намерены отправить в отставку, оправдывался и возражал.
Заседание президиума ЦК закончилось поздно вечером. Решили назавтра продолжить заседание.
Никита Сергеевич отправился к себе на Воробьевы горы. Он еще был первым секретарем и главой правительства. Но фактически его отрезали от внешнего мира. Об этом позаботился Семичастный. Никита Сергеевич не смог позвонить ни своей жене, которая лечилась на чехословацком курорте Карловы Вары, ни дочери Юле в Киев.
Личную охрану первого секретаря Семичастный сменил. Чекисты, которые были обязаны даже ценой собственной жизни защищать Хрущева, собрали свои вещи и исчезли. Начальник 9-го управления полковник Владимир Яковлевич Чекалов без колебаний подчинился Семичастному.
Тринадцатого октября, около полуночи, Месяцева вызвали в приемную Брежнева. Николай Николаевич оделся и из третьего подъезда по улице перешел в первый.
Брежнев сидел в торце длинного стола для заседаний. Косыгин — сбоку. Подгорный — напротив, рядом с ним расположился Демичев. Вслед за Месяцевым вошел Ильичев.
Брежнев спросил:
— Кто поедет на радио представлять Николая Николаевича на коллегии комитета?
Подгорный предложил:
— Ильичев. Это его епархия. Его хорошо знают.
Ильичева интересовал практический вопрос:
— Хрущев может присутствовать в радиотелевизионных программах или убрать его из эфира совсем?
— Убрать совсем, — откликнулся Демичев.
— Да, так будет правильно, — согласился Брежнев.
Леонид Ильич напутствовал Месяцева:
— Коля, желаем тебе успеха. На днях встретимся. В случае чего звони.
В ту ночь, вспоминал Месяцев, они с Ильичевым долго плутали по Замоскворечью. Водитель никак не мог найти здание радиокомитета. Когда все-таки добрались, Ильичев распорядился собрать членов коллегии. К двум часам они были на месте. Предшественник Месяцева — Харламов находился в зарубежной командировке и не подозревал о том, что происходит в Москве.
Ильичев коротко сообщил, что Месяцев назначен председателем госкомитета, а Харламов будет переведен на другую работу. Секретарь ЦК доверительно объяснил руководству комитета, что Хрущев совершил крупные ошибки и его судьбу будет решать пленум ЦК.
Месяцев поинтересовался у членов коллегии: может быть, кто-то по принципиальным соображениям возражает против смещения Хрущева? Среди руководителей радио и телевидения сторонников Никиты Сергеевича не оказалось. Месяцев всех распустил по домам, кроме своих заместителей, которых попросил лично просмотреть все программы будущего дня, чтобы в них не упоминался Хрущев.
Ночь Месяцев провел на новом рабочем месте.
Замы доложили Месяцеву, что вычеркивание Хрущева завершено. Заместитель председателя по внутрисоюзному вещанию Алексей Архипович Рапохин, тоже бывший секретарь ЦК ВЛКСМ, провел нового начальника по коридорам четвертого этажа. Зашли в службу радиоперехвата. Иностранное радио еще не подозревало об отставке Хрущева.
Никита Сергеевич не выдержал давления. Он устал. Промаявшись всю ночь, утром четырнадцатого октября Хрущев появился на заседании президиума уже готовый подать в отставку и уйти. Все участники заседания единогласно высказались за то, что Хрущев должен уйти на пенсию.
В последний раз предоставили слово Хрущеву. Он был подавлен. Говорил:
— Я рад за президиум, что он такой зрелый. Все, что сейчас делается, это победа нашей партии. Я уйду и драться с вами не стану — идеология и основа у нас с вами одна. Я понимаю, что это моя последняя политическая речь — лебединая песня. Но пленуме я выступать не буду, но хотел бы обратиться к пленуму с просьбой.