— Через три минуты, — грозно уточнил я и жестом выпроводил зама за дверь. Раз уж мне сегодня устроили нагоняй, я тоже обязан отметелить ближайшего подчиненного. Отрицательную энергию нельзя копить в себе, это дурная примета.
Дожидаясь результата, я оборвал еще десятка два ромашек. Потом выпил еще кофе, изучил кофейную гущу на блюдечке. Потом стал раскладывать на столе простенький пасьянс «Голова Медузы». Обычно я не пользовался «Медузой» для гадания, но в этот раз разворачивать «Гробницу Наполеона» было долго, хлопотно, да и небезопасно: вдруг не раскроется?
Как я и надеялся, примитивный пасьянс сошелся без хлопот, и тотчас же в кабинете вновь объявился мой зам с кассетой в вытянутой руке.
— Отсматривали? — строго спросил я, кивая на кассету.
— Нет, — помотал головою замороченный Шустов. — А надо было?
— И не надо было, — лаконично ответил я. — Где сейчас эти двое, Мельников и Печерский?
— Я пока оставил их в тон-ателье, — доложил Юра. — Взять с них объяснительные? Будете гнать?
На мгновение мне очень захотелось ослушаться Железного Болека и все-таки вытурить обоих негодяйчиков из «Останкино», поганой метлой. С убийственной статьей в трудовых книжках, чтоб их ни на один коммерческий канал не взяли, даже уборщиками...
— За что же их гнать? — пожал плечами я и небрежно сунул пленку в верхний ящик стола. — Хорошие инициативные работники. Наоборот, пусть им выпишут премии.
— А... — начал оторопевший Юра, провожая взглядом кассету и одновременно пытаясь не упустить из виду выражение лица начальника. — Ага... Понял... Премии... Ясно... — Глаза моего заместителя чуть было не разъехались в разные стороны. Юрина физиономия сейчас живо напоминала экран старого советского цветного телевизора: блеклые ненатуральные краски, уплывающая вбок картинка, частота строк вдвое выше среднего. Еще одна такая встряска, и к природной близорукости Шустова добавятся благоприобретенные косоглазие плюс нервная трясучка.
— Так надо, Юра, — сжалился я над бедным Шустовым. — Парни во что-то вляпались, сверху велено спустить на тормозах. И не спрашивайте, сам больше ничего не знаю.
На лицо моего зама медленно вернулись нормальная развертка по горизонтали и более-менее приличная цветопередача. Еще не «Sony», но уже не «Рубин».
— У нас есть вакансии в корпунктах, поближе к северу России? — осведомился я, как только цветовая гамма Юриного лица достигла нормы.
Слава Богу, среди недугов Юры склероз отсутствовал.
— За полярным кругом практически везде недобор, — немедленно ответил Шустов. — В Воркуте, Норильске, Верхоянске, Нижне-Колымске... В Нарьян-Маре вообще собкоров не осталось. Их там и было-то всего двое, Шеллер да Михайлов.
— И где они теперь? — полюбопытствовал я. Корреспондентскую сеть я знал плоховато, передоверяя ее своему заму.
— Олега Шеллера поощрили переводом в Париж, — объяснил Юра. — За классные натурные съемки оленеводов, вторая премия на телефестивале в Торонто... А Сережу Михайлова задрала рысь.
— Какая еще рысь? — удивился я.
— Точно не знаю, — шмыгнул носом Шустов. — Рыжая, приблизительно. Возможно, с кисточками на ушах. Поймать все равно не удалось: говорят, ушла в тайгу.
В моем воображении возникли два заснеженных чучела — Мельников с Печерским — в компании рысей, полярных волков, белых медведей и прочей саблезубой голодной живности. Причем, за сотню километров до ближайшей распивочной. Я человек не мстительный, но ведь должна быть в мире справедливость? Пусть Фортуна помогает этим двоим где-нибудь в северных широтах. Если вдруг захочет.
— Ну, что же, — проговорил я, — подготовьте приказ об их временном переводе в Нарьян-Мар. Прямо с сегодняшнего дня, чтоб в воскресенье уже улетели. И скажите в бухгалтерии, пускай оформят все северные надбавки, как положено. Приказ потом передадите Аглае — она сразу и завизирует. Северные рубежи нашей Родины нельзя надолго оголять. Не ровен час нагрянут янки с Си-Эн-Эн.
— Ясно... — повторил Шустов. Осмысленное выражение уже прочно утвердилось на его лице. Долгосрочная командировка к оленям мало чем отличалась от увольнения, но формально не считалась таковым. Теоретически мы посылали на север самых крепких и стойких полпредов нашей телекомпании.
Когда мой заместитель покинул кабинет, я извлек из ящика стола кассету и украдкою принялся ее разглядывать. Вообще-то следовало бы скопировать пленку или хотя бы ее посмотреть, однако я не решался. Меня по-прежнему не оставляло чувство, что Железный Болек все время наблюдает за мной, за каждым моим телодвижением, и в любой момент готов высунуться из портрета Президента над креслом, чтобы пребольно щелкнуть меня по затылку... Нет, не будем искушать судьбу. Послушание — залог долголетия. Александр Яковлевич никогда не испытывал терпение Кремля, а потому и просидел здесь так долго. Его пример — другим наука. Меньше будешь знать — долго не состаришься.
Я решительно завернул кассету в прозрачный полиэтиленовый пакет, для верности заклеил скотчем. (Так и отдам!) Посидел, подумал, посоображал, чего же мне сейчас больше хочется: рискнуть? не рисковать? И того, и другого хотелось примерно одинаково. Я еще раз вгляделся в многозначительные бурые разводы кофейной гущи. Должен ведь я знать, из-за чего я отправляю двух гавриков в тайгу на съедение хищникам? Или не должен? Да — или нет? Сжав в кулаке кубик, я загадал: четная цифра — я немножко посмотрю пленку, нечетная — оставлю, как есть.
Выпала четверка! Опасная, несчастливая цифра. Но четная.
Покосившись на портрет Президента, я отодрал скотч от пакета, опять извлек кассету и на цыпочках подошел к видеомагнитофону в углу кабинета. Наверное, с такими же чувствами очередная жена Синей Бороды приближалась к секретной комнате. И знает ведь, что нельзя, но очень хочется.
Кассета со щелчком встала на место. Я отмотал немного, затем, напоследок поколебавшись, нажал на «play»... и мгновенно испытал глубокое разочарование.
Запись была низкого качества. Даже не низкого — нулевого. Безнадежный производственный брак, еще хуже, чем утром. На экране мельтешили какие-то машины, чьи-то макушки и ботинки. Крупно вылезла и пропала мигающая фара. Наверное, похмельный Печерский все же искупал в спирте казенный «Бетакам», еще в колхозе «Заря». А, может быть, видеокамера прыгала в его руках вверх-вниз по причине жестокого послеколхозного тремора. Пару минут я старался поймать хоть на стоп-кадре какую-нибудь мордашку, но кроме бегущих по экрану носов и щек, зафиксировать ничего внятного не удалось. Один раз мне показалось, будто расплывшееся в кадре лицо отдаленно напоминает Железного Болека. Но кто рядом — ни за что не разобрать, да и сам Болек — под вопросом...
Пришлось вытащить кассету обратно и снова ее упаковать. Подумать только: я был на грани увольнения из-за такой бестолковой дряни, которую даже толком посмотреть нельзя. Как обидно! За подобное качество работы почетная ссылка в Нарьян-Мар — слишком мягкая санкция.