Когда Фохт ехал на машине домой, он обратил внимание на то, что в Берлине полно войск. Танки и тяжелые грузовики двигались в сторону Западного Берлина. В Трептов-парке была развернута армейская радиостанция. Потом он столкнулся с танковым батальоном, стоявшим в полной готовности, и вереницей мощных грузовиков с бетонными надолбами в кузовах.
Жене предусмотрительный профессор посоветовал:
— Пройдись по магазинам и купи все, что нужно.
По Берлину ходили разные слухи, но Фохт пришел к выводу, что такие большие маневры в любую минуту могут перерасти в войну. Фохту передали, что, выступая перед рабочими в Потсдаме, первый секретарь ЦК Вальтер Ульбрихт сказал: у союзников нет никакого права находиться в Западном Берлине, Западный Берлин должен принадлежать ГДР. Речь, конечно же, не напечатали.
Друзья рассказывали Фохту, что некоторым из них в парткоме уже предложили быть готовыми перебраться в Западный Берлин. Директор завода стройматериалов должен был взять на себя руководство западноберлинской строительной фирмой. Директор издательства — возглавить западноберлинскую издательскую фирму.
Профессор не интересовался политикой. Он был просто ошеломленным гражданином, увидевшим танки перед домом. После того дня он сказал себе: ты обязан что-то предпринять.
Профессору долго не удавалось связаться ни с одной иностранной разведкой. Это была дурацкая история. Он обращался к разным заслуживавшим доверия иностранцам, но ничего не получалось. Однажды им заинтересовались, но Фохт был потрясен сделанным ему предложением. Британская разведка МИ-6 рекомендовала ему установить дома оборудование для радиосвязи.
Фохт отказался:
— Как же вы это представляете? Я живу в небольшом особнячке, у меня нет детей, большую часть времени я работаю дома. Вдруг я встаю, скажем, в три часа ночи, чтобы принять шифрограмму из вашего центра. Жена просыпается и изумленно спрашивает: ради бога, что ты там делаешь?
Пять раз Фохт встречался с различными посланниками с Запада, прежде чем что-то получилось. Какие-то незнакомцы, как в плохих фильмах, останавливали его на улице и произносили нелепо звучавшие условные фразы: «Сегодня прохладный вечер, не правда ли?»
Наконец с одним человеком Фохт согласился подробно говорить. Но выяснилось, что разведчик ничего не смыслит в естественных науках.
В отчаянии Фохт просто вручил ему листочек из сверхсекретного документа, подготовленного для очередного заседания комитета по химическому оружию Организации Варшавского договора.
Документ, вывезенный связным в Западную Германию, должен был подтвердить серьезность намерений профессора Фохта и его значение как источника информации.
Ответ потряс Фохта. Ему сообщили, что он никак не мог иметь доступ к строго секретной информации военного характера, следовательно, он провокатор и работает на Министерство государственнной безопасности ГДР.
Фохт часто вспоминал о своем двоюродном брате Арвиде Харнаке, который в нацистские времена из патриотических соображений работал на советскую разведку. Группа Харнака вошла в историю мировой разведки под названием «Красная капелла». Арвид Харнак и его единомышленники весной 1941 года предупреждали Сталина о подготовке войны против СССР, но Москва им не поверила. Теперь Запад не верил Фохту.
И все же ему удалось убедить американцев в своей искренности. Хотя ещё долгое время Фохту казалось, что американцы все же иногда сомневаются в его информации.
Секретные сведения сами стекались к Фохту. Офицеры Национальной народной армии ГДР — химики в мундирах — часто бывали в его институте и считали профессора человеком, допущенным ко всем секретам. Они занимались боевыми отравляющими веществами и нуждались в его помощи.
Профессор сообразил, как получить от них нужную информацию. Он говорил, что в химии он полный профан, не понимает формулы и не может их запомнить, поэтому всякий раз он с профессорской эксцентричностью обращался то к одному, то к другому офицеру:
— Я ничего не понимаю, запишите мне все это.
Потом профессор передавал записи своим связным. Все это были сведения о новых нервно-паралитических веществах. Между делом Фохту раскрыли и коды боевых отравляющих веществ Варшавского договора, а также способность общевойсковых защитных комплектов советского производства противостоять воздействию тех или иных веществ.
Таким образом, на какой-то момент все армии Варшавского договора стали беззащитны перед химической атакой Запада.
Офицеры Национальной народной армии ГДР однажды даже принесли образцы новейших отравляющих веществ в институт Фохта, чтобы проверить его научные разработки.
Когда эксперименты закончились, ассистент показал Фохту бумаги с результатами и картонную коробку, в которой стояла бутыль с двойными стенками — самое сильное боевое отравляющее вещество, производимое на тот момент в самой ГДР.
Офицеры привезли две бутыли и не захотели забирать их назад, потому что взяли их у себя «неофициально», без оформления. Одну они просто вылили в канализацию. Вторую оставили в институте.
— Вам этого хватит на несколько лет для экспериментов.
Фохт сообщил американцам, что у него есть эта бутыль.
Они ему просто не поверили. На этот раз у него не было никакого желания их переубеждать. Слишком опасной была бы любая попытка переслать им образец.
Работа секретным агентом вовсе не была легкой. Профессор нервничал, плохо себя чувствовал, болел. Он почти забросил научную работу. Коллеги удивлялись:
— Что с вами происходит? О вас ничего не слышно.
Если задание, которое давали американцы, ему не нравилось, он отказывался его выполнять. Временами Фохт впадал в раздражение и резко говорил связному:
— Оставьте меня в покое.
Первая неприятность, связанная с работой на иностранную разведку, была сравнительно терпимой — испорченный стол красного дерева.
Фохт получил от американцев письмо, написанное на специальной бумаге, которую надо было слегка подогреть, чтобы на ней выступили написанные строчки. Так он получал инструкции. Неопытный Фохт воспользовался утюгом, чтобы прочитать письмо, и безнадежно испортил стол. Жена не могла понять, зачем он взял утюг, но профессор оправдался. Объяснил, что сушил фотоматериалы, полученные из института.
Свои послания американской разведке он писал с помощью специальной копирки. Сначала на обычном листе почтовой бумаги сочинял невинное послание несуществующему родственнику. Затем на обратную сторону уже готового письма клал лист специальной бумаги, на него чистый лист обычной, на котором и писал свое донесение. Оно с помощью бесцветной копировальной бумаги переносилось на обратную сторону письма.
Контрразведка ГДР легко бы распознала бы такую простую тайнопись, но американцы исходили из того, что невозможно проконтролировать весь поток писем из ГДР.
Специальную копирку и указания профессору посылали прямо на домашний адрес — от имени мифических западных коллег.