Голос сказал:
— Дворник говорил, что каждый должен найти учителя, и обрести свой Путь.
— И? — сказала Сьюзен.
— Вот мой Путь. Путь домой.
И тут, со звуком знакомым любому похожему на Джейсона ученику, звуком, который бывает, если приложить деревянную линейку к парте, а затем отпустить, путешествие закончилось.
Оно, может, и не начиналось даже. Перед ней, сверкая, стояли стеклянные часы обычного размера. Внутри них не сиял голубой свет. Это были просто прозрачные тикающие часы.
Сьюзен посмотрела на свою руку, руку Лобзанга, а затем на него самого. Он отпустил ее.
— Мы на месте, — сказал он.
— С часами? — сказала Сьюзен. Она ощутила, что сражается за каждый вздох.
— Это только часть часов, — сказал Лобзанг. — Другая часть.
— Та, что за пределами вселенной?
— Да. У часов много измерений. Не бойся.
— И не подумаю. Я ничего не боялась в своей жизни, — сказала Сьюзен, все еще хватая воздух ртом. — Не испытывала страха как такового. Я злилась. И я сержусь сейчас. Ты Лобзанг или Джереми?
— Да.
— Да. Этого я и ожидала. Ты Лобзанг и ты Джереми?
— Уже теплее. Да. Я всегда буду помнить их обоих. Но предпочту, чтобы ты называла меня Лобзангом. У Лобзанга лучшие воспоминания. И мне никогда не нравилось имя Джереми, даже когда я был Джереми.
— Ты на самом деле и тот и другой?
— Я… я та их часть, что заслуживает жить, я надеюсь. Они были очень разными, и оба они — я, рожденный с разницей в секунду, но ни один из них не был очень доволен собой. Поневоле задумаешься, доверять ли теперь астрологии.
— О, это просто, — сказала Сьюзен. — Иллюзия, выдача желаемого за действительное, рассчитанное на легковерных людей.
— Ты никогда не фантазировала?
— Еще нет.
— Почему?
— Наверное,… потому что в этом мире, когда все паникуют, всегда должен найтись кто-то, кто вытряхнет пчелу из туфли.
Часы тикали. Раскачивался маятник. Но стрелки не двигались.
— Интересно, — сказал Лобзанг. — Ты случайно не последовательница Пути Миссис Космополит?
— Я даже не знаю что это? — сказала Сьюзен.
— Ты уже восстановила дыхание?
— Да.
— Тогда обернись.
Индивидуальное время вновь пошло, и голос за их спинами произнес:
— Это ваше?
Послышалось стеклянное эхо шагов. На лестнице стоял безволосый мужчина, одетый как Монах Истории. Но в его глазах можно было прочесть гораздо больше. Этот молодой человек был молодым уже очень много лет, как абсолютно точно выразилась миссис Ягг.
Он держал за клобук вырывающегося Смерть Крыс.
— Э, он свой собственный, — сказала Сьюзен, а Лобзанг поклонился.
— Тогда, пожалуйста, заберите его с собой. Мы не можем оставить его здесь. Здравствуй, сын.
Лобзанг подошел к нему, и они обнялись, быстро и формально.
— Отец, — сказал Лобзанг выпрямляясь. — Это Сьюзен. Она была… очень полезна.
— Конечно, — сказал монах, улыбаясь Сьюзен. — Она воплощенная полезность.
Он поставил Смерть Крыс на пол и ногой подтолкнул вперед.
— Да, я вообще весьма постоянна, — сказала Сьюзен.
— И занимательно саркастична, — добавил монах. — Я Мгновен. Спасибо, что пришли сюда. И помогли нашему сыну найти себя.
Сьюзен перевела взгляд с отца на сына. Их слова и движения были напыщенными и сдержанными, но между ними шел разговор, частью которого она не была, и разговор этот был намного быстрее речи.
— Разве нам не полагается спасать мир? — спросила она. — Хотя, я, конечно, не хочу вас торопить.
— Есть кое-что, что я должен сделать прежде, — сказал Лобзанг. — Мне надо встретиться с матерью.
— У нас нет вре… — начала Сьюзен, но вместо этого добавила. — Нет, есть, разве не так? Все время мира.
— О, нет. Гораздо больше, — сказал Мгновен. — Кроме того, момент спасения мира никуда не уйдет.
Появилась Время. Создалось такое впечатление, будто фигура перед ними, рассеянная на крохотные частички вещества, вновь собиралась вместе, поначалу медленно, а потом… перед ними была она.
Это была высокая женщина, довольно молодая, темноволосая, одетая в длинное красно-черное платье. Судя по ее лицу, отметила Сьюзен, она только что плакала, но сейчас она улыбалась.
Мгновен взял Сьюзен за руку и тактично увлек в сторону.
— Им надо поговорить, — сказал он. — Может, прогуляемся?
Комната исчезла. Вместо нее возник сад с павлинами, фонтанами и каменными креслами, устеленными мхом.
Лужайки простирались отсюда до самого леса, который имел такой наманикюенный вид, какой мог приобрести только после сотен лет тщательного ухода, в результате которого ничего неугодного и не на своем месте уже не решалось расти. Длиннохвостые птицы, в своем оперении напоминающие живые драгоценные камни, мелькали между деревьями. В чаще их голосам вторили другие.
Пока Сьюзен любовалась видом, на бортик фонтана сел зимородок. Он посмотрел на нее и упорхнул прочь, хлопая крыльями как крошечный вентилятор.
— Послушайте, — сказала Сьюзен. — Я не хочу… я не буду… Послушайте, я разбираюсь в таких вещах. Правда. Я не идиотка. У моего деда есть абсолютно черный сад. Но Лобзанг создал часы! Ну, вернее часть его. Так что он и спасает и разрушает мир одновременно?
— Семейная черта, — сказал Мгновен. — Так каждое мгновение поступает Время.
Он посмотрел на Сьюзен как учитель, столкнувшийся с шустрым, но глупым учеником.
— Думайте об этом так, — наконец произнес он. — Думайте обо всем. О будничном мире. Но «все» есть… все. Это слово охватывает много больше, чем слово «вселенная». Все охватывает все возможные явления, которые могут произойти во все возможные времена и в любом из возможных миров. Не ищите полного решения в отдельном мире. Рано или поздно, все приводит ко всему остальному.
— Вы хотите сказать, что в таком случае один маленький мир не имеет значения? — спросила Сьюзен.
Мгновен взмахнул рукой, и на камне возникли два стакана вина.
— Все важно, как и все на этом свете, — сказал он.
Сьюзен поморщилась.
— Знаете, именно поэтому я никогда не любила философов, — сказала она. — Они говорят, что все просто и важно, но когда ты оказываешься в реальном мире, оказывается, что он полон сложностей. Я хочу сказать, оглянитесь вокруг. Могу поспорить, этот сад нуждается в постоянной прополке, фонтаны нужно прочищать, павлины сбрасывают перья и роют лужайки, а, если они этого не делают, значит, они лишь фикция.