– Этого джентльмена зовут Ладислаш Калдор, – продолжал Профессор. – Он послан венгерской тайной полицией, чтобы нас уничтожить. Он друг. Прошу садиться, герр Нед.
Соблюдая формальности, Ладислаш Калдор встал и пожал мою руку, словно мы заключили выгодную сделку.
– Сэр, – радостно воскликнул он по-английски, – Латци. Извините, сэр. Не беспокойтесь. Все зовут меня Латци. Герр Доктор. Мой друг. Садитесь, пожалуйста. Да.
Я вспоминаю, что аромат гиацинтов прекрасно сочетался с его улыбкой. И только некоторое время спустя я стал понимать, что не испытываю чувства опасности. В присутствии некоторых людей чувство опасности возникает всегда; другие же излучают ее, когда сердятся или когда им угрожают. Но Латци, насколько мне говорил мой инстинкт, выражал только огромное желание понравиться. Что ж, возможно, именно это и требуется, если вы профессиональный убийца.
* * *
Садиться я не стал. У меня в голове бились противоречивые чувства, но усталости среди них не было. Пустые кофейные чашки, думал я. Пустые тарелки с крошками торта. Кто же ест торт и пьет кофе, когда над его жизнью нависла угроза? Латци сел снова, улыбаясь, как волшебник. Профессор и его жена изучали мое лицо, но с разных сторон комнаты. Они поссорились, подумал я, ссора развела их в разные углы комнаты. Американский револьвер, подумал я. Но без запасного барабана, который обычно носят с собой серьезные игроки. Восточноевропейские ботинки, подметки которых оставляют прекрасный отпечаток на любом ковре или натертом полу. Пули с цианидом, в которых весь яд выгорит еще в стволе.
– Сколько он здесь? – спросил я Профессора.
Он пожал плечами. Я ненавидел эту его манеру.
– Час. Может, меньше.
– Больше часа, – возразила ему Хелена. Ее пренебрежительный взгляд был обращен ко мне. До нынешнего вечера она демонстративно игнорировала меня, проскальзывая мимо, как призрак, глядя в пол с улыбкой или хмурым видом, чтобы выразить свое осуждение. Неожиданно ей понадобилась моя поддержка.
– Он позвонил ровно без четверти девять. Я слушала радио. Программа изменилась.
Я взглянул на Латци.
– Вы говорите по-немецки?
– Jawohl , герр Доктор!
И снова обращаясь к Хелене:
– Какая программа?
– Всемирная служба Би-би-си, – сказала она.
Я подошел к радио и включил его. Какой-то преподаватель из Оксфорда неопределенного пола нес что-то пронзительным голосом о Китсе. Спасибо тебе, Би-би-си. И я его выключил.
– Он позвонил в дверь – кто ему открыл? – сказал я.
– Я, – сказал Профессор.
– Он, – ответила Хелена.
– Да-да, – сказал Латци.
– А потом?
– Он стоял на пороге в пальто, – сказал Профессор.
– В плаще, – поправила его Хелена.
– Он спросил, не я ли Профессор Теодор, я сказал, что да. Он представился и добавил: “Простите меня, Профессор, я пришел, чтобы убить вас гарротой или засадить в вас пулю с цианидом, но я не хочу этого делать, я ваш сторонник и приверженец. Я хочу вам сдаться и остаться на Западе”.
– Он говорил по-венгерски? – спросил я.
– Естественно.
– И вы пригласили его войти?
– Естественно.
Хелена возразила.
– Нет! Сначала Теодор позвал меня, – настояла она. До этого вечера я не слышал, чтобы она поправляла своего мужа. Теперь же она сделала это уже дважды за такое короткое время. – Он позвал меня и говорит: “Хелена, у нас гость”. Я говорю: “Хорошо”. Затем он провел Латци в дом. Я взяла у него плащ, повесила в холле, приготовила кофе. Вот как все произошло на самом деле.
– И торт, – сказал я. – Вы приготовили торт.
– Торт был уже готов.
– Вам было страшно? – спросил я, поскольку страха, как и чувства опасности, как раз и не хватало.
– Я была недовольна, я была шокирована, – ответила она. – Теперь я боюсь, да, я очень боюсь. Мы все боимся.
– А вы? – обратился я к Профессору.
Он снова пожал плечами, словно говоря: уж вам-то я бы излил душу в самую последнюю очередь.
– Почему бы вам не пройти со своей женой в кабинет? – сказал я.
Он было вознамерился спорить, но отказался от этой мысли. Два чужих друг другу человека, они вышли из комнаты рука об руку.
Я остался с Латци наедине. Я стоял, он сидел. Мюнхен может быть очень тихим городом. Даже в состоянии покоя Латци обворожительно мне улыбался. Его маленькие глазки все еще мигали, но прочесть по ним я ничего не мог. Он мне ободряюще кивнул, его улыбка стала еще шире. Он сказал: “Пожалуйста” – и поудобнее устроился в своем кресле. Я сделал жест, который понимает каждый среднеевропеец. Я вытянул руку ладонью вверх и потер большим пальцем кончик указательного. Все еще улыбаясь, он порылся во внутреннем кармане пиджака и вручил мне свои документы. Они были на имя Эгона Браубаха из Пассау, 1933 года рождения, художника по профессии. Никогда не видел никого менее похожего на баварского художника. Среди документов были западногерманский паспорт, водительское удостоверение и страховой полис. Мне показалось, что ни один из этих документов не был хоть сколько-нибудь убедительным. Как и его ботинки.
– Когда вы приехали в Германию?
– Сегодня днем, герр Доктор, сегодня днем, в пять часов.
– Откуда?
– Из Вены, извините. Из Вены, – повторил он, выпалив это на едином дыхании, словно отдавая мне в дар целый город, и крутанул тазом, очевидно, для того, чтобы сильнее подчеркнуть свое раболепство. – Я сел в первый утренний поезд на Мюнхен, герр Доктор.
– Во сколько?
– В восемь часов, сэр. Восьмичасовой поезд.
– Когда вы приехали в Австрию?
– Вчера, герр Доктор. Шел дождь, извините.
– Какие документы вы предъявили на австрийской границе?
– Мой венгерский паспорт. Ваше Превосходительство. В Вене мне выдали немецкие документы.
На его верхней губе выступили капли пота. По-немецки он говорил бегло, но с заметным балканским акцентом. Он сказал, что приехал поездом Будапешт – Вена. На дорогу хозяева дали ему холодную курицу да бутылку вина. А также превосходные соленые огурчики, Ваша Честь, и красный перец. Снова улыбочки. Приехав в Вену, он зарегистрировался в гостинице “Альтес Кайзер-рейх”, около вокзала, где для него была забронирована комната. Простая комната, простая гостиница, Ваше Превосходительство, но я и человек простой. Именно в гостиницу поздно вечером к нему пришел джентльмен, венгр, которого он раньше не видел. “Но, подозреваю, он был дипломатом, герр Доктор. Он был таким же запоминающимся, как и вы”. Этот господин дал ему деньги, документы, объяснил он, и набор, разложенный перед нами на столе.