Я выполнил его просьбу. Я спрятал вещественное доказательство в виде машинки.
– А что он сказал? – спросил я небрежно. – Как он объявил вам об этом? Или оставил записку и сбежал? – Я снова подумал о Салли.
– Сказал немного. Много слов не скажешь, когда один торчит в Лондоне, а другой – в Москве… Молчание красноречивей слов.
Он подошел к радио и сел перед ним. Я следовал за ним по пятам, готовый остановить его.
– Давайте включим и послушаем хорошенько. Может, придет весточка: “Вернитесь, Сирил”, – кто знает?
Я смотрел, как он наладил передатчик, распахнул окно и выбросил наружу проволочную антенну, похожую на рыболовную леску, только со свинцовым грузилом вместо крючка. Я смотрел, как он вглядывался в расписание передач, как записал сигнал 505 и свои позывные на магнитофоне. Затем он соединил магнитофон с передатчиком и послал жужжащий сигнал в эфир. Он проделал это несколько раз, а затем перешел на режим приема. Он ничего не получил, да и не ожидал этого: он показывал мне, что больше этого не будет.
– Но Сергей все же сказал мне, что с этим покончено, – произнес он, не сводя глаз со шкалы. – Я не упрекаю его. Он это сказал.
– Что кончено? Шпионаж?
– О нет, шпионить будут всегда, не так ли? С коммунизмом покончено, вот с чем. Он сказал, что коммунизм в наши дни превратился в религию меньшинства, а мы этого не понимали. “Пора сушить весла, Сирил. Если провалитесь, лучше не приезжайте в Россию, Сирил. Новому режиму будет с вами несколько неловко. Нам, может, придется сделать жест и возвратить вас. Мы с вами отстали от событий. Это решение Московского центра. Сегодня Москва понимает только одно: твердую валюту. Как можно больше фунтов и долларов – вот то, что им нужно. Боюсь, что нас с вами сдали в архив, мы с вами лишние, пройденный этап, к тому же с нами никто не хочет иметь дела. Москва не может позволить себе иметь дело с шифровальщиком из министерства иностранных дел с допуском к секретной и сверхсекретной документации; они, пожалуй, считают нас скорее пассивом, чем активом, а потому отзывают меня домой. Поэтому мой вам совет, Сирил, взять длительный отпуск, показаться врачу, позагорать на солнце и отдохнуть, поскольку, между нами, у вас проявляются нежелательные симптомы. Мы бы хотели как-то отблагодарить вас, да с твердой валютой у нас проблемы, по правде говоря. Если вы не против принять скромную пару тысяч, мы могли бы устроить это через швейцарский банк; что до более крупных сумм, то это дело будущего”. Сказать откровенно, со мной говорил совсем другой человек, Нед, – продолжал он тоном героического непонимания. – Мы были такими большими друзьями, а теперь я ему больше не нужен. “Не относитесь к жизни так серьезно, Сирил”, – говорит он мне. Твердит, что у меня перенапряжение, что я, мол, в разладе с самим собой. Возможно, он прав. Я прожил ненужную жизнь, вот и все. Но порой убеждаешься в этом слишком поздно, правда? Думаешь, что ты такой, а оказываешься совсем другим, совсем как в опере. И все же не надо унывать. Одолеем еще один день. Ищущий да обрящет. Нет худа без добра. Вот так-то.
Он развернул свои пухлые плечи и слегка надулся, как человек, стоящий выше всего происходящего.
– Вот так-то, – повторил он и бодро зашагал в гостиную.
Мы закончили. Осталось только получить недостающие ответы и составить перечень выданных секретов.
Мы закончили, но именно я, а не Фревин, не торопился сделать последний шаг. Сидя на подлокотнике кресла, он отвернулся от меня, наигранно улыбаясь и подставляя моему ножу свою длинную шею. Он ждал удара, а я отказывался его нанести. Круглая лысая голова его напряженно тянулась кверху, а сам он отстранился от меня, как бы говоря: “Ну, давай же, бей сюда”. Но я не мог этого сделать. Я не двинулся с места. В руках у меня был блокнот с записями, которые ему предстояло подписать и тем самым уничтожить себя. Я не двигался. Я был на его дурацкой стороне, а не на их. Но что же это за сторона? Является ли любовь идеологией? Является ли преданность политической партией? А может, мы, торопясь поделить мир, поделили его неправильно, не обратив внимания, что настоящая война ведется между теми, кто еще находился в поиске, и теми, кто во имя победы свел свою слабость до наименьшего общего коэффициента безразличия? Я был на грани уничтожения человека за то, что он любил. Я привел его к ступеням его собственного эшафота, притворившись, что мы всего лишь совершаем воскресную прогулку.
– Сирил?
Мне пришлось еще раз повторить его имя.
– В чем дело?
– Полагается взять подписанное вами заявление.
– Можете сообщить Главному управлению, что я способствовал взаимопониманию между странами, – сказал он услужливо. Мне казалось, что, если бы он мог, он сам бы сказал им это вместо меня. – Скажите им, что я старался положить конец безумной и абсурдной вражде, которую много лет наблюдал в “Танке”. Они тут же успокоятся.
– Ну, они, в общем, ожидали услышать нечто подобное, – сказал я. – Но есть еще кое-что, о чем вы не догадываетесь.
– Кроме того, напишите, что я прошу другую работу. Я бы хотел уйти из “Танка” и доработать до пенсии в открытом учреждении. Я согласен на разжалование. Денег мне хватает. Я не тщеславен. По мне перемена места работы лучше всякого отдыха. Куда вы идете, Нед? Удобства в другом месте.
Я шел к двери. Я шел в мир разума и свободы. Создалось впечатление, будто моим миром стала эта кошмарная комната.
– Иду в свой Отдел, Сирил. На час или около того. Не могу же я, как фокусник, вытащить вам ваше заявление из цилиндра. Его надо составить надлежащим образом и по форме. А что до уикенда, то, по правде говоря, я их просто не люблю. Между нами, эти уикенды – просто дыры во Вселенной. – Что это я заговорил с его интонацией? – Не беспокойтесь, Сирил. Я сам найду выход. А вы отдохните.
Я хотел сбежать до их прихода. Глядя в окно мимо Фревина, я увидел, как Монти и двое его ребят вылезают из фургона, а к дому припарковывается черная полицейская машина – слава богу, Служба не имеет права производить аресты.
Но Фревин заговорил снова, как иногда неожиданно говорит умирающий, когда все думают, что он уже испустил последний вздох.
– Не оставляйте меня одного, Нед, прошу. Я больше не могу. Я не смогу объяснить незнакомому человеку, что я натворил, Нед, больше не смогу, и никто бы не смог.
Я услышал шуршание шагов по гравию, затем зазвенел звонок у входной двери. Фревин поднял голову, отыскал глазами мой взгляд, и я увидел, что в его глазах появилось понимание происходящего, которое сменилось неверием и появилось опять. Я не сводил с него глаз, пока отворял дверь. Рядом с Монти стоял Палфри. За ними – два офицера полиции в форме и человек по имени Редман, больше известный как “Бедлам”, из команды лекарей Службы.
– Потрясающе, Нед, – торопливо бросил мне Палфри, а остальные рванулись мимо нас в гостиную. – Настоящая сенсация. Вы заслужили медаль. Я прослежу за этим.
На Сирила надели наручники. Мне не приходило в голову, что они это сделают. Сирила заставили завести руки за спину, отчего его подбородок вздернулся кверху. Я проводил его до фургона и помог взобраться внутрь, но к тому времени он вновь обрел чувство собственного достоинства, и теперь ему было безразлично, чья рука поддерживает его под локоть.