Опытный дипломат тут же представил себе последствия такого открытия. Отель вызовет полицию. Полиция потребует письменного заявления и свяжется с английским консульством в Ганновере, если оно там еще есть. Приедет консул, вне себя от ярости, поскольку его оторвут от обеда, чтобы он вникнул в судьбу еще одного избитого в кровь подданного Ее Величества, проверит паспорт. «Если показывать паспорт Аткинсона, сразу выяснится, что он фальшивый, — размышлял Джастин. — Для этого хватит одного звонка в Лондон. Если Куэйла — возникнет другая проблема, но результат будет тем же: первым же самолетом меня отправят в Лондон и на этот раз встретят прямо в аэропорту».
Ноги ему не связали. Ранее он не решался развести их. Когда развел, боль пронзила пах и живот, перекинулась на бедра и голени. Но он определенно мог развести ноги, мог шевелить ступнями, мог ударить пяткой о пятку. Окрыленный этим открытием, он перекатился на живот и непроизвольно вскрикнул от боли. После этого плотно сжал губы, чтобы больше не кричать.
Остался лежать лицом вниз. И медленно, осторожно, чтобы не потревожить обитателей соседних номеров, занялся веревками, которые связывали руки.
Старым двухмоторным «Бичкрафтом», зафрахтованным ООН, управляли пятидесятилетний капитан из Йоханнесбурга и второй пилот — африканец, крупного телосложения, с бакенбардами. На каждом из девяти продавленных сидений лежала белая картонная коробочка с ленчем. Взлетали они из аэропорта Уилсона, неподалеку от кладбища, на котором похоронили Тессу, и Гита, выглядывая в иллюминатор и гадая, сколько еще они будут стоять на взлетной полосе, пыталась разглядеть ее надгробный камень. Но видела только серебристую траву, пастуха в красных развевающихся одеждах, который стоял на одной ноге, приглядывая за козами, да стадо газелей, пасущихся под затянутым дождевыми облаками небом, Гита пыталась засунуть дорожную сумку под сиденье, но она туда не влезла, и теперь ей приходилось сидеть раздвинув ноги, освободив место для сумки. В салоне стояла жуткая жара, и капитан уже предупредил пассажиров, что система кондиционирования включится только после взлета. В отделении на «молнии» лежали материалы, присланные организаторами семинара, чистый блокнот и документы, подтверждающие, что она — представитель английского посольства в КПЭДП. В основном отделении — пижама и смена одежды. «Я делаю это для тебя, Джастин. Я иду путем Тессы. Мне нет нужды стыдиться неопытности или двойственности своего положения».
Заднюю часть салона занимали тюки с листьями мираа, обладающими легким наркотическим эффектом, но разрешенными к потреблению, а потому очень ценившимися у племен, обитавших на севере. Горько-сладкий запах мираа постепенно заполнял салон. Впереди сидели четверо заматерелых сотрудников одного из агентств гуманитарной помощи. Двое мужчин, две женщины. Может, мираа везли они. Она завидовала их уверенному виду, истрепанной одежде, немытой коже. Упрекнула себя за то, что они ничуть не старше ее. Ей бы очень хотелось забыть многое из того, чему ее учили, скажем, правила хорошего тона, усвоенные еще в монастыре, заставляющие сдвигать пятки вместе, когда она здоровалась со старшими. Она заглянула в коробку с ленчем, обнаружила там два сэндвича, яблоко, шоколадный батончик и пакет с соком. Она практически не спала ночью, ужасно хотелось есть, но чувство приличия запрещало ей вгрызться в сэндвич до взлета. Прошлым вечером ее телефон разрывался от звонков с того самого момента, как Гита вернулась домой.
Звонили друзья, чтобы выразить свое возмущение, вызванное известием о том, что Арнольда объявили в розыск. Никто, разумеется, не верил в его виновность. Служба в посольстве заставляла ее играть в этих разговорах роль умудренной опытом женщины, хорошо знакомой с интригами, которые плетутся в коридорах власти. После полуночи, несмотря на смертельную усталость, она решилась на отчаянный шаг, после которого пути назад уже не было. При удаче она могла покинуть ничейную землю, где пряталась последние три недели. Она порылась в старом латунном ларце, где держала всякие мелочи, и достала листок бумаги, который спрятала там. «Позвони нам по этому телефону, Гита, если решишь, что хочешь вновь поговорить с нами. Если нас не будет, оставь сообщение, и один из нас свяжется с тобой в течение часа, обещаю». Ей ответил агрессивный мужской африканский голос, и она подумала, что набрала не тот номер.
— Я бы хотела поговорить с Робом или Лесли.
— Ваша фамилия?
— Я бы хотела поговорить с Робом или Лесли. Есть кто-нибудь из них?
— Кто вы? Назовите вашу фамилию и немедленно скажите, какое у вас дело.
— Я бы хотела поговорить с Робом или Лесли.
Трубку бросили на рычаг, и она поняла, что, как и подозревала раньше, и с этой стороны помощи ждать не приходится. Она осталась одна. Ни Тесса, ни Арнольд, ни мудрая Лесли из Скотленд-Ярда не освободят ее от ответственности за собственные действия. К родителям, пусть она их и обожала, обращаться не имело смысла. Отец, адвокат, выслушал бы ее показания и заявил, что, с одной стороны, вроде бы да, но, с другой, вроде бы нет, и пожелал бы получить объективные доказательства, подтверждающие столь серьезные обвинения. Мать, врач, сказала бы: «Ты переутомилась, дорогая, пойди домой и прими что-нибудь успокаивающее». С этой мыслью она включила свой лэптоп, в полной уверенности, что он ломится от криков боли и негодования Арнольда. Но, как только вышла в Интернет, дисплей мигнул и потух. Она попробовала перезагрузить компьютер, выключила, включила снова. Безрезультатно. Позвонила двум приятелям, выяснила, что с их компьютерами все в порядке.
— Bay, Гита, ты поймала один из этих вирусов с Филиппин или из другого места, где ошиваются эти кибер-кретины! — в голосе приятеля слышалась зависть: и тут Гите удалось выделиться.
Может, и поймала, согласилась она, и спала плохо, жалея об утерянных электронных письмах, полученных от Тессы, которые она не распечатывала, а предпочитала читать на экране, где, как ей казалось, они были более живыми, близкими к Тессе.
«Бичкрафт» все не взлетал, поэтому Гита, по своей привычке, задумалась о важных жизненных проблемах, избегая, правда, самой важной: что она здесь делает и почему? Пару лет тому назад, в Англии (этот период она называла «Эра до Тессы») она сходила с ума от несправедливостей, реальных и вымышленных, с которыми ей, индо-англичанке, приходилось сталкиваться каждый день. Она видела себя нежизнеспособным гибридом, получерной девушкой, ищущей бога, полубелой женщиной, вознесенной выше черных. Днем и ночью, бодрствуя и во сне, она хотела знать, какое место отведено ей в мире белых, куда ей направить свои честолюбие и гуманизм, должна ли она продолжать учиться танцам и изучать музыку в лондонском колледже, в который поступила после Эксетера, или, следуя примеру родителей, выбрать одну из их профессий.
Наверное, только этой неопределенностью объяснялось ее импульсивное решение сдать экзамен для поступления на службу в Министерство иностранных дел. Поскольку политика ее никогда не интересовала, экзамен она благополучно провалила, но ей посоветовали сдать его еще раз через два года. И, каким-то образом, решение сдавать экзамен, пусть успеха она и не добилась, привело Гиту к тому, что она предпочла присоединиться к Системе, вместо того чтобы оставаться вне ее и совершенствовать свои артистические способности.