Короче говоря, Джерри демонстрировал все обычные симптомы, которые проявляются у оперативных агентов после удачной операции. Ощущение вины, усугубляемое дурными предчувствиями, невольно возникающее расположение к объекту операции – эти симптомы так же легко предсказать, как предвидеть всплеск истерических слез у спортсмена после крупных соревнований.
На второй день, когда Джерри впервые вышел на связь, дозвонившись до Кро по заранее отработанной схеме, старик-австралиец, чтобы поддержать Джерри на плаву, передал ему теплые персональные поздравления Смайли – правда, чуть раньше, чем получил их из Цирка, – и отметил, что Джерри говорит гораздо более бодрым тоном, однако очень волнуется из-за своей дочери Кэт. Он забыл про ее день рождения – по его словам, он будет завтра – и хотел бы, чтобы Цирк послал ей японский кассетный плейер с набором записей, чтобы положить начало ее фонотеке. Кро телеграфировал Смайли список кассет, велел «домоправителям» административно-хозяйственного отдела немедленно браться за дело и потребовал, чтобы «сапожники» – иными словами, отдел, занимающийся изготовлением фальшивых документов, – написали почерком Джерри сопроводительную открытку со следующим текстом: «Дорогая Кэт! Попросил приятеля опустить это в Лондоне. Береги себя, милочка. Люблю тебя, как всегда. Папа». Смайли дал добро на покупку и велел «домоправителям» вычесть ее стоимость из жалованья Джерри. Перед отправкой он лично проверил содержимое посылки и похвалил поддельную открытку. Также он убедился в том, о чем они с Кро давно подозревали: что назавтра у Кэт нет никакого дня рождения и что наступит он очень нескоро. Просто Джерри очень нужно было выказать отцовскую привязанность: еще один признак временного упадка сил. Смайли отправил Кро телеграмму с требованием держаться поближе к Джерри, но не навязываться. Джерри не выходил на связь вплоть до ночи после пятого дня, когда он потребовал неотложной встречи в течение часа. После наступления темноты свидание состоялось. Оно произошло под видом случайной встречи двух старых сослуживцев в их давно условленном месте, где они всегда встречались в неотложных случаях, – в круглосуточном придорожном кафе на Новой территории. Следом за телеграммой в Лондон полетело письмо от Кро с пометкой «лично Смайли в собственные руки». Оно прибыло в Цирк с курьером Кузенов через два дня после описанного события, то есть на седьмой день. Справедливо полагая, что Кузены найдут способ прочитать текст, невзирая на все печати и другие ухищрения, Кро усыпал письмо изобилием уклончивых оборотов, псевдонимами и тайными кличками; здесь этим словам возвращено их истинное значение.
Уэстерби очень сердился. Он требовал сообщить, какого черта Сэм Коллинз делает в Гонконге и каким боком втянут в дело Ко. Я никогда раньше не видел его таким разъяренным. Я спросил, с чего это он взял, что тут замешан Коллинз. Он ответил, что видел его недалее как этим вечером – если быть точным, в одиннадцать пятнадцать – в машине, стоявшей в Мидлевелзе, на террасе чуть ниже Стар–Хайтс, прямо под уличным фонарем. Тот читал газету. С места, где находился Коллинз, говорит Уэстерби, хорошо видны окна Лиззи Уэрдингтон на восьмом этаже, и Уэстерби полагает, что он вел что–то вроде слежки. Уэстерби в это время шел пешком и утверждает, что он «еле сдержался, чтобы не подойти к Сэму и не спросить его напрямик». Но привитая в Саррате дисциплина взяла верх, и он, не подавая вида, продолжал спускаться с холма по своей стороне дороги. Но он утверждает, что Коллинз, как только заметил его, включил мотор и быстро поехал по холму вверх. Уэстерби записал номер машины, и номер, безусловно, верный. Все остальное Коллинз подтвердил.
В соответствии с согласованной нами инструкцией на случай подобных обстоятельств (ваша шифровка от 15 февраля} я дал Уэстерби следующие ответы:
1. Даже если это действительно был Коллинз, его передвижения ни в коей мере не подконтрольны Цирку. Коллинз оставил Цирк в смутные времена, перед крахом, он известный игрок, бродяга, пройдоха и т.д., а на Востоке ему известны все входы и выходы. Я сказал Уэстерби, что он будет законченным идиотом, если решит, что Коллинз до сих пор находится на службе в Цирке или, тем паче, имеет отношение к делу Ко.
2. У Коллинза очень стандартная, невыразительная внешность, сказал я: правильные черты лица, усы и т.д., такими лицами, как у него, кишит весь Лондон. Я выразил сомнение, как Уэстерби может с уверенностью утверждать, что в одиннадцать пятнадцать вечера с противоположной стороны дороги он опознал этого человека. Уэстерби возразил, что у него превосходное зрение и что газета, которую читал Сэм, была открыта на странице, посвященной скачкам.
3. И, в конце концов, что там делал сам Уэстерби, спросил я, какого черта он шляется в округ Стар–Хайтс в одиннадцать вечера? Он ответил: возвращался с вечеринки, где выпил с ребятами из ЮПИ, и надеялся поймать такси. Tyт я сделал вид, что вышел из себя, и заявил, что тот, кто выпил с подонками из ЮПИ, не разглядит и слона с пяти метров, не говоря уже о том, чтобы опознать Сэма Коллинза с двадцати пяти, да еще в машине, да еще темной ночью. Надеюсь, с этим покончено.
Нечего и говорить, что этот случай серьезно встревожил Смайли. О хитрости с Коллинзом знали всего четыре человека: Смайли, Конни Сейшес, Кро и сам Сэм. Если на него наткнется Джерри, это внесет дополнительные трудности в дело, и без того перегруженное непредвиденными случайностями. Однако Кро, знаток своего дела, полагал, что сумел разубедить Джерри; что ж, Кро виднее, он находится в центре событий. Может быть, будь этот мир устроен чуть лучше, Кро задался бы целью выяснить, устраивало ли ЮПИ в ту ночь вечеринку в Мидлевелзе, а выяснив, что не устраивало, опять вызвал бы Джерри и потребовал объяснить, как он оказался поблизости от Стар-Хайтс, и в этом случае Джерри, возможно, изобразил бы вспышку гнева и придумал другую историю, которую не так легко проверить: например, что он был с женщиной, а Кро, черт возьми, пусть не сует нос не в свое дело. В конце концов они безо всякой надобности попортили бы друг другу нервы и вернулись к исходной неопределенной ситуации.
Также соблазнительно, но неразумно было бы ожидать от Смайли, который и без того задыхался под грудой других дел – бесконечные неотступные поиски Нельсона, ежедневные совещания с Кузенами, арьергардные бои в коридорах Уайтхолла, – что тот придет к заключению, которое естественным путем вытекало бы из его опыта одинокой жизни, а именно: что Джерри, которому в тот вечер не хотелось спать и у которого не было настроения посидеть в компании, бродил по ночным улицам, пока не оказался около дома, где жила Лиззи, и шлялся вокруг, точно так же, как скитался по ночам сам Смайли, не сознавая, чего же он хочет, без малейшего шанса ее увидеть.
Однако Смайли был слишком сильно втянут в бурный водоворот событий, чтобы позволить себе дать волю таким полетам фантазии. И когда настал восьмой день и Цирк окончательно перешел на военное положение, виновато в этом, помимо всего прочего, было вполне простительное тщеславие одиноких людей во всех концах света, не позволяющее им допустить, что где-то есть человек, который мог бы их понять.
Веселое настроение, воцарившееся на шестом этаже, приятно контрастировало с подавленной атмосферой предыдущего собрания. Гиллем назвал это «медовым месяцем архивокопателей». Сегодня вечером торжество по поводу удачного окончания работы достигло наивысшего накала. Это произошло, к вящему восторгу координаторов из Цирка, в точности на восьмой день после того, как Джерри, Лиззи и Тиу искренне и в полной мере обменялись мнениями относительно Малыша Рикардо и «золотой жилы» из России, – именно это событие стали брать в последующем за точку отсчета. Гиллем выжимал из Молли все, на что она была способна. Они, как проворные ночные зверьки, бегали туда и сюда, по старым, по новым и опять по старым тропам, которые успели зарасти, – приходилось открывать их заново. Наконец все они, все двенадцать, под предводительством неразлучных вожаков Конни Сейшес (она же Мать-Россия) и помятого ди Салиса (он же Док), собрались не где-нибудь, а в «тронном зале», под портретом Карлы, и почтительно полукругом расселись вокруг начальника, все вперемежку – и специалисты по большевикам, и знатоки «желтой опасности». Это было их пленарным заседанием, а для лиц, непривычных к столь громким терминам, это событие считалось просто историческим. Подтянутая чопорная Молли сидела рядом с Гиллемом, распустив длинные волосы, чтобы прикрыть следы поцелуев на шее.