Заслуги Пузицкого привели его на пост заместителя начальника особого отдела, потом полномочного представителя ОГПУ в Северо-Кавказском крае. В 1935 году ему присвоили звание комиссара госбезопасности 3-го ранга, а через два года с должности начальника Дмитровского лагеря НКВД арестовали и расстреляли…
Но для Савинкова прогулка завершилась благополучно. В одиннадцать вечера все вернулись на Лубянку. Сидели в кабинете Пузицкого № 192 на пятом этаже здания ОГПУ на Лубянке, дом 2, ждали надзирателей из внутренней тюрьмы, которые должны были отвести Савинкова в камеру.
У Сперанского разболелась голова, он прилег на диван. Пузицкий вышел. Как сказано в документах, Савинков внезапно вскочил на подоконник открытого окна и выбросился вниз на заасфальтированный двор. Когда чекисты выбежали, Борис Викторович был уже мертв. Окна кабинета № 192 выходили во внутренний двор, так что лишних свидетелей смерти Савинкова не было.
«Громадным подспорьем Савинкову была его биологическая храбрость, — писал человек, который находился рядом с ним в семнадцатом году. — Смертельная опасность наполняла его душу особою, жуткою радостью: «Смотришь в бездну, и кружится голова, и хочется броситься в бездну, хотя броситься — погибнуть». Не раз бросался Савинков вниз головой в постоянно манившую его бездну смерти, пока не размозжил своего черепа о каменные плиты, выбросившись из окна московской тюрьмы ГПУ».
Любившая его до последних дней Дикгоф-Деренталь сказала чекистам:
— Это неправда! Вы его убили!
Сын Савинкова от первого брака (он жил в России) позднее расскажет, что во время свидания в тюрьме услышал от отца:
— Скажут, что я наложил на себя руки, — не верь.
Провал Бориса Савинкова ничему не научил эмигрантов. В декабре того же года бывший депутат Государственной думы Василий Витальевич Шульгин поверил мнимым монархистам-подпольщикам и перешел границу. Ему позволили проехать по стране и благополучно ее покинуть. Расчет оправдался. Шульгин написал просоветскую книгу «Три столицы».
История Бориса Савинкова, который угодил в ловушку и выбросился из окна, — самый яркий эпизод в истории противостояния эмиграции и советской власти. Но действительно ли русская военная эмиграция представляла опасность для Москвы?
Рассеянные по всей Европе, если не сказать — по всему миру остатки Добровольческой армии лишь с большой натяжкой можно было рассматривать как непосредственную угрозу для страны. Но в Москве по-прежнему полагали, что в случае большой войны в Европе противники Советского Союза неминуемо обратятся за помощью к белогвардейцам. Оттого преувеличивали силу эмиграции и говорили о Западе исключительно как об агрессоре, который только и думает, как напасть на Советскую Россию.
На открытии Х съезда партии утром 8 марта 1921 года Ленин говорил:
— Мы в первый раз собираемся на съезде, когда вражеских войск, поддерживаемых капиталистами и империалистами всего мира, на территории Советской республики нет. Это мы завоевали! Конечно, мы далеко еще не завоевали этим всего и ни в каком случае не завоевали этим того, что мы завоевать должны, — действительного освобождения от нашествий и вмешательств империалистов. Наоборот, их военные действия против нас приняли форму менее военную, но в некоторых отношениях более тяжелую и более опасную для нас…
Гражданская закончилась, иностранные войска покинули Россию. Но в представлении советских руководителей война продолжалась! За границей советская разведка вела борьбу против эмигрантских организаций. А внутри страны искореняли тех, кто в Гражданскую воевал на стороне белых, кто был или казался врагом новой власти.
Большевики — до того, как они взяли власть, — не собирались ни воевать, ни иметь вооруженные силы. Красную армию создали люди, ненавидевшие войну и военную службу. Им пришлось формировать свои войска на обломках вооруженных сил императорской России, чтобы удержать власть, которая им так легко досталась в октябре 1917 года. Одержав первые победы в Гражданской войне, новые хозяева страны вошли во вкус. Они начали выяснять отношения уже между собой, превращая недавних соратников во врагов и испытывая желание решать любые споры силой.
25 января 1930 года один проживавший в Париже русский эмигрант получил короткую записку с предложением о встрече. Записка была прочитана и тут же уничтожена. Получивший ее после минутного размышления согласно кивнул, и принесший записку покинул небольшую квартиру на четвертом этаже дома № 26 по улице Руссель, избежав встречи с кем-либо из домочадцев.
Для этого не требовалось особого умения. Хозяин дома не посвящал в свои дела даже самых близких людей. Правила конспирации были для него превыше всего. Жене полагалось знать только то, что муж считал нужным говорить сам. Они прожили здесь шесть лет. На следующий год после переселения на улицу Руссель у них родился сын Павел, украсив их новую жизнь. Все эти годы вместе с ними жил денщик.
Впрочем, никаких денщиков конечно же хозяину дома не полагалось, потому что более не существовало армии, где он когда-то дослужился до генеральских эполет. Но сам хозяин, вынужденно сняв форму, продолжал числить себя на военной службе и даже пытался вести собственную войну с теми, кого считал своими злейшими врагами и погубителями родины.
Как бы то ни было, денщик Федоров предпочел остаться с генералом и выполнял обязанности уборщицы, кухарки и состоял нянькой при маленьком Павле, словом, был прислугой за все. Только от роли швейцара он был избавлен. Дверь открывал сам генерал. Он не хотел, чтобы кто-нибудь видел его частых посетителей. И когда к нему кто-то приходил, даже жене запрещалось входить в кабинет.
Воров и грабителей хозяин, как человек военный, не боялся. У него конечно же были опасные враги, поэтому его соратники — бывшие русские офицеры, осевшие в Париже, — пытались охранять своего командира, генерала Кутепова.
В 1928 году, после смерти генерала Врангеля и великого князя Николая Николаевича, генерал Александр Павлович Кутепов возглавил Российский общевоинский союз, объединивший остатки Добровольческой армии.
Русские офицеры, работавшие в Париже таксистами, по очереди возили и охраняли своего генерала. Его возили, сменяясь, тридцать три водителя такси — бывшие офицеры, — по одному человеку на каждый день месяца, трое в резерве. Но это не была постоянная, круглосуточная охрана. Офицеры сопровождали генерала в тех случаях, когда ему грозила опасность. Записка, полученная генералом 25 января, не сулила никаких неприятностей. Намеченная на воскресенье встреча даже не нарушила обычный распорядок дня Кутепова.
В воскресенье в одиннадцать часов утра Кутепов обещался быть на панихиде по генералу Каульбарсу в церкви Галлиполийского союза. К обеду он просил ждать себя к половине первого. А после обеда Александр Павлович собирался поехать с женой и сыном за город, чтобы осмотреть виллу, которую они предполагали снять.
Педантичный, скрупулезно точный, никогда не опаздывавший Кутепов вышел из дома ровно в половине одиннадцатого. Идти ему было не больше двадцати минут. Короткая встреча, на которую его пригласили накануне, была назначена на трамвайной остановке на улице Сэвр. Кутепов появился на остановке точно в срок. Но назначивший ему встречу не явился.