Когда запустили первый спутник, тассовское сообщение пришло слишком поздно и не попало в «Вечернюю Москву». Номер вышел в свет без информации о выдающейся победе советской науки. Редактора газеты вызвали на секретариат ЦК КПСС. Назад он вернулся безработным. Партийное руководство зло издевалось над «Вечеркой»: «Только два человека в мире не поверили в запуск советского спутника — Государственный секретарь США Джон Фостер Даллес и редактор «Вечерней Москвы» товарищ Фомичев…»
«Космическую» репутацию газеты через несколько лет восстановил новый редактор газеты — Виталий Сырокомский. Когда в шестидесятых годах из полета возвращались космонавты, им устраивали торжественную встречу: проезд по Ленинскому проспекту, митинг на Красной площади, а в два часа дня — пышный прием в Георгиевском зале Кремля. В этот день «Вечерняя Москва» выпускалась в сжатые сроки. Без пятнадцати два газета была готова — с огромным репортажем о встрече космонавтов на первой полосе! Сырокомский садился в машину и в два часа уже вручал в Кремле свежий номер приятно удивленным космонавтам, руководителям страны и редакторам других газет, которые не понимали, как это он успел…
Помощника первого секретаря московского горкома партии Виталия Сырокомского утвердили редактором «Вечерней Москвы» в 1963 году. В редакции ехидно переиначили фамилию нового главного — Сыр-горкомский. Но аппаратного в нем ничего не было. Он был газетчиком до мозга костей. Три года в горкоме помогли понять, как работают механизмы власти и что за люди сидят в важнейших кабинетах. Сырокомский позвонил одному крупному начальнику, попросил кое-что сделать. Тертый калач пытался уточнить:
— Это ваше поручение или первого секретаря?
— А вы позвоните первому, переспросите, — посоветовал Сырокомский.
Побеспокоить хозяина города аппаратчик, ясное дело, не решился и все исполнил.
Редактору было всего тридцать четыре года — самый молодой в Москве. Когда редакторы «Вечерней Москвы» и «Московской правды» вместе приезжали на совещания, на Старой площади шутили: «Шустрик и Мямлик!» Шустриком был редактор «Вечерки».
Ему приносили статью, он читал и сразу отвечал: «Печатаю». Или: «Не пойдет». Выражений «надо подумать, посоветоваться с товарищами, позвоните на той неделе» не признавал. От своего слова не отступался. Сотрудников в обиду не давал. В редакции знали: к Сырокомскому можно прийти с любой заботой. Пообещает помочь — сделает. Талантливого работника принимал на работу, какие бы опасные пункты ни находили в анкете бдительные кадровики. Вот и пошли по Москве разговоры: Сырокомский получил в ЦК карт-бланш — берет, кого считает нужным, и всё печатает…
Чиновники с недоумением наблюдали за новым редактором: отчего он такой смелый? Пожимали плечами: кто-то за ним стоит. И не связывались с напористым и энергичным редактором. А редактора «Вечерки» сжигало страстное желание сделать лучшую газету в городе. Подписывая в печать свежий номер с острой статьей, он ставил на кон свою карьеру. И до поры до времени даже большим начальникам нравился неугомонный редактор, который делает хорошую газету. Им же тоже хотелось почитать что-нибудь интересное. Но наступит момент, когда его принципиальность дорого ему обойдется…
Он ввел в редакции железное правило: если другая газета давала важную информацию о столице раньше «Вечерки», редактор отдела, прозевавший новость, получал выговор. Из аморфной и скучноватой «Вечерка», которую презрительно именовали «московской сплетницей», превратилась в живую и влиятельную газету. После подписной кампании редактор с гордостью доложил коллективу: тираж газеты увеличился вдвое.
«Тогда, в те прошлые годы, — вспоминал Виталий Александрович, — мы, даже не мечтая о свободе печати, все же умудрялись кое-чего добиваться. А что может быть прекраснее для газетчика, чем сознание, что ты влияешь на жизнь, что может быть прекраснее для редактора, чем длинные очереди к газетным киоскам за твоим детищем!»
В 1966 году Виталий Сырокомский перешел в «Литературную газету», которой суждено было стать почти свободной трибуной советской интеллигенции, своего рода Гайд-парком при социализме…
Сырокомский очень уважал Егорычева и от просьбы помочь в работе над речью на пленуме ЦК отказаться не мог. Рассказывал много лет спустя: «Я горжусь тем, что причастен к этой речи. Неделю мы работали с ним на горкомовской даче. Блестящий аналитик и стилист, он нуждался только в моей чисто редакторской помощи. Да и взгляд со стороны был полезен. Когда речь была готова, он ознакомил с ней некоторых секретарей горкома. Они все одобрили, хотя потом всячески открещивались от этого».
«Перед пленумом он дал мне прочитать текст, с которым намеревался выступить, — вспоминала жена Егорычева, в прошлом тоже партийный работник. — Раньше он этого никогда не делал. Он хотел знать мое мнение, так как выступление было очень ответственным, наболевшим.
Он критиковал ЦК, который мало уделял внимания обороне Москвы. Кроме того, поднял национальный вопрос. В его выступлении на пленуме этот вопрос не прозвучал так полно и резко, как он был изложен в том тексте, что я читала. Он отмечал рост национализма в республиках, затронул также еврейский вопрос, сказав, что евреев у нас унижают».
Жена посоветовала Егорычеву:
— Надо смягчить выступление. Сейчас так никто не выступает.
Он твердо ответил:
— Я буду выступать так, как подготовился.
Так что же сказал на пленуме ЦК секретарь столичного горкома? Только теперь текст его речи рассекречен.
— Хочу высказать пожелание, — говорил Егорычев товарищам по партии, — чтобы в наших отношениях с Объединенной Арабской Республикой и лично с президентом Насером было бы побольше требовательности. Чего стоят, например, безответственные заявления президента Насера о том, что арабы никогда не согласятся на сосуществование с Израилем или заявление каирского радио в первый день войны о том, что «наконец-то египетский народ преподаст Израилю урок смерти».
Егорычев отметил главное: очевидное превосходство израильской авиации над египетской ставит вопрос о надежности противовоздушной и противоракетной обороны Москвы. Достаточно ли защищена наша столица от авиации и ракет возможного противника?
— Очевидно и то, что волевые решения, принимавшиеся в области обороны, — напомнил Николай Григорьевич, — нанесли известный вред вооруженным силам, особенно авиации, флоту и в какой-то степени мотомеханизированным частям. Я прошу, товарищи, правильно меня понять. Я никого не хочу обидеть, ни на кого не намекаю. Но каждый из нас несет высокую персональную ответственность за свою работу, за свои поступки…
Генералы уверяли, что Москва надежно прикрыта с воздуха. Егорычев считал, что военные приукрашивают положение:
— Настало время на одном из пленумов заслушать доклад о состоянии обороны страны. Меня, например, как члена военного совета Московского округа ПВО, весьма беспокоит, что противовоздушная оборона столицы недостаточно надежна. Существующая система все более морально стареет, модернизация ее должного эффекта уже не дает, создание же новой системы ПВО столицы слишком затягивается.