24 ноября 1934 года Лиля Брик, в которую был влюблен Маяковский, отправила письмо Сталину. Она писала, что о Маяковском пытаются забыть, а это несправедливо.
Сталин написал на письме резолюцию, адресованную Ежову:
«Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти — преступление… Сделайте, пожалуйста, все, что упущено нами. Если моя помощь понадобится, я готов».
Сталин попросил заняться этим делом Ежова, потому что точно знал: Николай Иванович сделает все мыслимое и немыслимое.
И Ежов не подвел: принятых им решений о почитании Маяковского хватило до самой перестройки.
1 февраля 1935 года Ежова избрали секретарем ЦК. Отныне он ведал всеми партийными делами. Чаще Сталин принимал только Молотова, главу правительства и второго человека в стране. Сталин ценил его надежность, безотказность и преданность.
Николай Иванович не обманул его ожиданий. На посту наркома внутренних дел Ежов развернулся. В 1934–1935 годах, при Ягоде, арестовали четверть миллиона человек. А в 1936–1937 годах, при Ежове, — уже полтора миллиона человек и половину из них расстреляли. Началась подлинная вакханалия преступлений.
Поначалу многое зависело от местного партийного руководителя и начальника управления НКВД: кто усердствовал, а кто действовал осторожнее. Когда Ягоду сменил Ежов, началась плановая работа по уничтожению людей.
Ежов сразу изложил свои намерения:
— Стрелять придется довольно внушительное количество. Лично я думаю, что на это надо пойти и раз навсегда покончить с этой мразью.
18 марта 1937 года новый нарком Ежов, выступая перед руководящими сотрудниками НКВД, сказал, что Ягода был агентом царской охранки, вором и растратчиком. 4 апреля его арестовали. Ордер на арест Ягоды подписал его сменщик Ежов.
Камеру Ягода делил с популярным в тридцатые годы драматургом Владимиром Михайловичем Киршоном, которого потом тоже расстреляют. У него было несколько пьес. Они шли по всей стране, самая известная из них — комедия «Чудесный сплав».
С Киршоном дружил мой дедушка Владимир Михайлович Млечин, театральный критик, писал о его пьесах. После XX съезда Киршона реабилитировали, издали сборник его пьес. Мой дедушка часто вспоминал о Киршоне, но, конечно же, не подозревал о том, как прошли последние недели его жизни.
От несчастного Киршона потребовали доносить, о чем говорит в камере бывший наркомвнудел. Наверное, Киршон надеялся на снисхождение. С Ягодой они были знакомы — нарком любил общаться с творческими людьми.
Рапорты Киршона сохранились:
«Майору государственной безопасности тов. Журбенко.
Ягода заявил мне: “Я знаю, что вас ко мне подсадили. Не сомневаюсь, что все, что я вам скажу или сказал бы, будет передано. А то, что вы мне будете говорить, будет вам подсказано. А кроме того, наш разговор записывают в тетрадку у дверей те, кто вас подослал”. Поэтому он говорил со мной мало, преимущественно о личном. “На процессе, — говорит Ягода, — я, наверное, буду рыдать, что еще хуже, чем если б я от всего отказался”. Однажды, в полу-бредовом состоянии он заявил: “Если все равно умирать, так лучше заявить на процессе, что не убивал, нет сил признаться в этом открыто”. Потом добавил: “Но это значит объединить вокруг себя контрреволюцию, это невозможно”. Ягода часто говорит о том, как хорошо было бы умереть до процесса. Речь идет не о самоубийстве, а о болезни. Ягода убежден, что он психически болен. Плачет он много раз в день, часто говорит, что задыхается, хочет кричать, вообще раскис и опустился позорно…»
23 февраля 1937 года в Москве начал работу печально известный февральско-мартовский пленум ЦК ВКП(б).
— За несколько месяцев, — зловещим голосом сказал с трибуны Ежов, — не помню случая, чтобы кто-нибудь из хозяйственников и руководителей наркоматов по своей инициативе позвонил бы и сказал: «Товарищ Ежов, что-то мне подозрителен такой-то человек, что-то там неблагополучно, займитесь этим человеком». Таких фактов не было. Чаще всего, когда ставишь вопрос об аресте вредителя, троцкиста, некоторые товарищи, наоборот, пытаются защищать этих людей.
Сталин выступил с докладом «О недостатках партийной работы и мерах по ликвидации троцкистских и иных двурушников». Троцкистов он назвал «оголтелой и беспринципной бандой вредителей, диверсантов, шпионов и убийц, действующих по заданиям разведывательных органов иностранных государств».
Сталин подвел идеологическую базу под террор:
— Чем больше мы будем продвигаться вперед, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки разбитых эксплуататорских классов, тем скорее они будут идти на острые формы борьбы, тем больше они будут пакостить советскому государству, тем больше они будут хвататься за самые отчаянные средства борьбы, как последнее средство обреченных.
В резолюции пленума говорилось: «Продолжить и завершить реорганизацию аппарата Наркомвнудела, в особенности аппарата Главного управления государственной безопасности, сделав его подлинно боевым органом, способным обеспечить возложенные на него партией и советским правительством задачи по обеспечению государственной и общественной безопасности в нашей стране».
Заместитель наркома внутренних дел Казахстана Михаил Павлович Шрейдер вспоминал, как, собрав руководящий состав наркомата, Ежов сказал:
— Вы не смотрите, что я маленького роста. Руки у меня крепкие — сталинские, — при этом он протянул вперед обе руки, как бы демонстрируя их сидящим. — У меня хватит сил и энергии, чтобы покончить со всеми троцкистами, зиновьевцами, бухаринцами…
Он угрожающе сжал кулаки. Затем, подозрительно вглядываясь в лица присутствующих, продолжал:
— Ив первую очередь мы должны очистить наши органы от вражеских элементов, которые по имеющимся у меня сведениям смазывают борьбу с врагами народа…
Сделав выразительную паузу, он с угрозой закончил:
— Предупреждаю, что буду сажать и расстреливать всех, невзирая на чины и ранги, кто посмеет тормозить дело борьбы с врагами народа.
В марте 1937 года на пленуме ЦК Ежов выступил с докладом, в котором жестоко обрушился на работу собственного наркомата, говорил о провалах в следственной и агентурной работе. Ежов начал с массовой чистки аппарата госбезопасности. Он привел туда новых людей, которые взялись за дело не менее рьяно, чем сам нарком.
Ежов убрал из органов госбезопасности пять тысяч человек, столько же взял. А всего тогда, по сообщению историков Александра Кокурина и Никиты Петрова, в аппарате государственной безопасности трудилось двадцать пять тысяч оперативных работников. Высшее образование имел один процент, семьдесят с лишним процентов — низшее.
В начале июня ЦК нацреспублик, обкомы и крайкомы получили из ЦК телеграмму за подписью Сталина, в которой говорилось, что кулаки, которые возвращаются в родные места после ссылки, «являются главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных выступлений».