Однажды, когда в стране шла навязанная вождем дискуссия о проблемах языкознания, Сталин позвонил Леониду Федоровичу Ильичеву, теперь уже работавшему в «Правде»:
— Ильичев?
— Да, товарищ Сталин.
— У вас готова газета с листком по языкознанию?
— Уже готова, товарищ Сталин.
— Давайте приезжайте ко мне на Ближнюю дачу.
— Немедленно выезжаю.
Через две минуты звонит опять:
— Нет, лучше в ЦК.
ЦК партии располагался на Старой площади. Сталин еще с довоенных времен сидел в Кремле, но, видимо, полагал, что ЦК там, где он находится.
Эту историю Ильичев рассказал своему бывшему помощнику, тоже правдисту Валерию Ивановичу Болдину (который стал помощником Горбачева). Сталин стал нахваливать Ильичеву некоего молодого автора:
— Он просто гений. Вот он написал статью, она мне понравилась, приезжайте, я вам покажу. Сколько у нас молодых и талантливых авторов в провинции живет, а мы их не знаем. Кто должен изучать кадры, кто должен привлечь хороших талантливых людей с периферии?
Когда Ильичев приехал, вождь в одиночестве прогуливался по кабинету. Дал рукопись. Ильичев быстро ее прочитал, дошел до последней страницы. Внизу подпись автора — И. Сталин.
Ильичев с готовностью произнес:
— Товарищ Сталин, мы немедленно останавливаем газету, будем печатать эту статью.
Сталин сам радовался тому, как разыграл главного редактора «Правды».
— Смешно? — спросил он. — Ну что, удивил?
— Удивили, товарищ Сталин.
— Талантливый молодой человек?
— Талантливый, — согласился Ильичев.
— Ну что же, печатайте, коли так считаете, — сказал довольный вождь.
На следующий день «Правда» вышла со статьей «Марксизм и языкознание». Потом ее пришлось изучать всей стране.
Когда в 1951 году Сталин в последний раз ездил в отпуск и жил в Новом Афоне, он пригласил к себе Хрущева, который тоже отдыхал в Сочи, и Микояна, обосновавшегося в Сухуми. Гостям совместный отдых с престарелым вождем не слишком нравился. Хрущев и Микоян вставали рано, гуляли и ждали, пока проснется Сталин. Однажды он вышел из дома, без интереса посмотрел на поджидавших его гостей и вдруг сказал:
— Пропащий я человек. Никому не верю. Сам себе не верю.
Хрущев с Микояном буквально онемели. Да Сталин и не ждал ответа. Это было продолжение какого-то сложного разговора с самим собой.
Внешних признаков недомогания у него не было, вспоминал Дмитрий Трофимович Шепилов, тогда главный редактор «Правды». Сталин по-прежнему полночи проводил за трапезой. Не ограничивая себя, ел жирные блюда. Пил одному ему ведомые смеси из разных сортов коньяка, вин и лимонада. Все считали, что он здоров.
Но близкие к нему люди не могли не замечать нарастания у Сталина психопатологических явлений. В разгар веселого ужина вождь вдруг вставал и деловым шагом выходил из столовой в вестибюль. Оказавшись за порогом, он круто поворачивался и, стоя у прикрытой двери, напряженно и долго вслушивался: о чем без него говорят. Уловка не имела успеха. Все знали, что Сталин стоит за дверью и подслушивает.
Сталин подозрительно всматривался во всякого, кто по каким-то причинам был задумчив и невесел. Почему он задумался? Что за этим кроется? Сталин требовал, чтобы все присутствующие были веселы, пели и даже танцевали, но только не задумывались. Положение было трудное, так как, кроме Микояна, никто из членов президиума танцевать не умел, но, желая потрафить хозяину, все пытались импровизировать.
Хрущев описал, как вождь встречал свой последний в жизни Новый год:
«Сталин был в хорошем настроении, поэтому сам пил много и других принуждал. Затем он подошел к радиоле и начал ставить пластинки. Слушали оркестровую музыку, русские песни, грузинские. Потом он поставил танцевальную музыку и все начали танцевать.
У нас имелся “признанный” танцор — Микоян, но любые его танцы походили один на другой, что русские, что кавказские, и все они брали начало с лезгинки. Потом Ворошилов подхватил танец, за ним и другие. Лично я, как говорится, ног не передвигал. Булганин вытопывал в такт что-то русское. Сталин тоже передвигал ногами и расставлял руки. Я бы сказал, что общее настроение было хорошим.
Потом появилась Светлана. Приехала трезвая молодая женщина, и отец ее сейчас же заставил танцевать. Дочь стала упрямиться, и папаша Сталин от всей души оттаскал ее за волосы…»
Спустя два месяца после столь веселого новогоднего празднества вождь скончался.
Многие говорят об отклонениях в психике Сталина. Некоторые историки и врачи уверены, что он не был психически здоров, страдал паранойей, манией преследования и этим объясняются массовые репрессии в стране, его беспредельная жестокость и безжалостность.
Ходили слухи, что в декабре 1927 года к Сталину пригласили известного психиатра и психолога Владимира Михайловича Бехтерева. Сам Бехтерев очень хотел заполучить такого пациента. Это было важно с точки зрения медицинской карьеры. Тем более что Бехтерев увлекался частной практикой. Считается, что Бехтерев диагностировал у Сталина паранойю, после чего врач скоропостижно скончался. Подозревали отравление — Бехтерева убрали, чтобы он не рассказывал о психическом заболевании вождя… Но никаких доказательств этой версии не найдено.
Иван Михайлович Гронский, партийный работник, а затем редактор «Известий» и «Нового мира», вспоминал:
«В 1937 году, когда я лечился в клинике у И. Н. Казакова, Игнатий Николаевич сообщил мне по секрету, что подозревает у Сталина шизофрению».
На эту тему я беседовал с нашим крупнейшим психиатром Татьяной Борисовной Дмитриевой, академиком медицины, директором Государственного научного центра социальной и судебной психиатрии имени Сербского.
— Дело в том, что мы самого Сталина не изучали, — говорила академик Дмитриева. — Но есть записки психиатров, петербуржских прежде всего, которые полагали, что Сталин страдал паранойей. Я считаю, что к этому надо относиться очень осторожно. Вообще трудно говорить о психопатологии у политиков. Даже если у какого-то политика есть те или иные психологические особенности, которые иногда кажутся патологическими, нельзя забывать, что за этим политиком идут, разделяя его воззрения, его систему ценностей, абсолютно здоровые люди. Поэтому я не стала бы говорить о том, что политика этого человека зависит только от особенностей его психики…
Странности, проявлявшиеся в характере Сталина, не были симптомами тяжкого психического заболевания. Признать его душевнобольным — значит снять с него ответственность за все им совершенное. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что делает.
Практически все его поступки диктовались трезвым и циничным расчетом.
Как выразился один из его подчиненных, Сталин на чувстве страха играл лучше, чем Паганини на скрипке. Ведь как он давал задания? Или сроки были нереальными, или приказ был отдан так, что как ни выполни, все равно будешь виноват.