Рано утром гуляет по Хиту и старается не вспоминать другие утра, когда провожал Кейт на работу, вечера, когда стоял среди мамаш, ожидая окончания последнего урока, песочницу, в которой они с Джейком моделировали битву при Ватерлоо, поляну, где они бросали «фрисби» и разыгрывали крикетный матч Англия – Пакистан, пока Джейк не дал ясно понять, что предпочитает своих друзей всему, что может предложить Манди.
Приступы ярости Джейка обвиняют. Из всей семьи на них способен только он: Кейт, когда злится, просто поджимает губы, у Манди первая линия обороны – глупые шутки и заливистый смех, в ожидании, пока пройдет туча. Но Джейк ни одну из этих тактик не унаследовал. Когда Джейка осаживают, он ревет. Когда Джейк чем-то раздражен, поставлен в тупик или считает, что к нему невнимательны, он ревет. Для Манди, пребывающего в подавленном настроении, послание Джейка тайны не составляет: «Ты – обманщик, папа. Я наблюдал за твоей клоунадой, внимательно слушал твои имитации людских голосов или пения птиц. Мне знаком весь твой набор лживых выражений лица, и я тебя раскусил. Ты – революционный турист, который превратился в капиталистического шпиона, и в твоем уродливом, сверхдлинном теле нет ни грана правды. Но, поскольку мой нежный возраст не позволяет мне высказать все это вслух, я реву. Подписано, Джейк».
Но есть же и светлая сторона, убеждает себя Манди, когда правая рука сама по себе пытается достать до неба. Ладно, я – не тот отец, каким надеялся стать. Но я и не пьяница, которого вышибли из бывшей индийской, нет, пакистанской армии, и у Джейка есть настоящая, целеустремленная, поднимающаяся все выше и выше мать, а не умершая аристократка, которая на поверку оказалась служанкой ирландского происхождения. В том, что я – шесть разных людей, моей вины нет.
* * *
Поначалу распорядок дня Манди остается неизменным. Все утро он сидит или меряет шагами свой кабинет в Британском совете, занимаясь, как это называет Эмори, работой прикрытия, изредка кому-то звонит, подписывает какие-то документы или заглядывает в кафетерий, где его воспринимают как эмигранта, живущего на деньги, присылаемые с родины. Таково требование Эмори: он должен являть собой желчного, недовольного нынешними порядками человека и, несмотря на его дружелюбие, роль эта удается ему без труда: прежний мятежный огонь, может, и не полыхает, но, спасибо миссис Тэтчер, раскаленных углей более чем достаточно.
Перерыв на ленч, всегда приятное время, он проводит по-разному. При удаче его приглашает и угощает дипломат от культуры, работающий в посольстве одной из стран, находящихся за Железным занавесом, у которого, возможно, помимо работы на ниве культуры, есть и другая, более важная. В этих случаях за ленчем Манди иной раз даже позволяет себе сказать лишнее, логично предполагая, что каждое его слово будет передано Профессору. Иногда его хозяин решается на выгодное предложение, которое Манди вежливо отвергает. Не может же он объяснять, что он уже плодотворно трудится на обеих сторонах идеологической пропасти.
После ленча он не возвращается на работу. Служба Эмори каким-то образом договорилась с отделом кадров о том, что вторую половину дня Манди встречается с деятелями культуры или их представителями. На самом деле это время принадлежит Эмори, но, поскольку накладки – неотъемлемая часть жизни Манди, очень часто выпадает пара-тройка свободных часов. Раньше он заполнял их экскурсиями в Национальную галерею, Галерею Тейт, Британский музей и другие учреждения, способствующие самообразованию. Теперь же, обретя большую свободу, переключается на маленькие стрип-клубы, которые появляются и исчезают, как ярко окрашенные грибы, на плодородных землях Сохо. [88]
Смена привычек обусловлена не похотью. Его влечет тамошняя атмосфера, схожая с церковной, молчаливая беззаветная преданность собравшихся «прихожан», бесстрастное добродушие выступающих «жриц». Сидя в прокуренном полумраке, он – владыка и неприкасаемый, как и женщины, которых он видит перед собой. Из стыда, искреннего раскаяния, чувства вины, или что там еще ему должно испытывать, он не ощущает ничего. Я этого заслуживаю. Манди Второй гордился бы мною. И Донкастер ни о чем спрашивать не надо.
А в четыре часа или около того, само собой, после звонка из телефона-автомата по некоему номеру, он одним из нескольких маршрутов направлялся к Бедфорд-сквер. Тамошние величественные дома с колоннами занимали главным образом издательства и благотворительные организации, но вот дом номер двенадцать принадлежит компании «Зарубежные облигации». И, насколько известно Манди, весь капитал этой компании состоит из бронзовой таблички, привинченной к стене у двери.
Ненавязчиво оглядев площадь в поисках знакомых или подозрительных лиц, благодаря регулярным визитам в «Школу хороших манер» это вошло у него в привычку, Манди открывает дверь собственным ключом и входит в свой второй дом, ну, входит не сразу, должен подождать перед еще одной дверью, пока веселая девица по имени Лаура, с веснушками на лице, широкой улыбкой и перстнем отца на правой руке, пустит его на территорию Макаронной фабрики, так называют это заведение те, кто может в него попасть.
* * *
И только здесь, в доме 12 на Бедфорд-сквер, многочисленные ипостаси Теда Манди: актер, писатель, заботливый друг, майорский сын, неудачник, мечтатель и притворщик – сливаются воедино, превращаясь в героя.
Здесь, на Макаронной фабрике, Манди встречают с распростертыми объятьями и почтением, которое отсутствует во всех остальных его жизнях. Тут нет места пренебрежительному унижению стриптиз-клуба. Здесь Манди раскрывается во всей красе.
Здесь понимают его истинные чувства, здесь в полной мере оцениваются его таланты.
Разве кто-нибудь за стенами дома 12 знает, к примеру, что Тед Манди – виртуоз миниатюрной фотокамеры и за восемь лет из практически тысяч снимков неудачными оказались менее девяти процентов? А вот на Макаронной фабрике знают.
Операция «Двойной агент» – чрезвычайно сложная, и Манди – ее основа, ее острие, пилот гоночного автомобиля, жизнь которого – цена отвернувшейся гайки или люфта рулевого колеса.
Сначала в каких-то далеких катакомбах секретного Уайтхолла собравшиеся на совещание высокопоставленные чиновники решают, с какими антикварными государственными секретами можно расстаться, без особых потерь передав в неизменном виде или чуть подкорректировав, чтобы направить противника по ложному пути. К секретам добавляется перечень «желаемых неправд», выдумок, в которые, если их должным образом подать, противник может поверить и предпринять соответствующие действия, зазря потратив силы и средства.
И вот после этого за дело принимается команда Бедфорд-сквер, макаронных дел мастера. Необходимо сфабриковать сверхсекретные документы, оставленные без присмотра повестки дня важных заседаний, служебные записки, циркулирующие между департаментами и отделениями, одного существования которых достаточно для того, чтобы паранойя противника вышла на новый уровень. А ведь есть еще и разговоры, которые можно ненароком подслушать в кафетерии, в мужском туалете, в пабах около Трафальгарской площади, где вечером рабочего дня один чиновник может поделиться своими заботами с другим.