– Что ты называешь районами? – спросил Кейси.
Джез расшагивала по гостиной, настолько захваченная своим видением, что незаметно для себя оставила теплое место у камина, и Кейси почувствовал, что единственный способ сохранить с ней контакт – это задавать ей вопросы.
– Люди не будут жить на улицах, где все дома как близнецы-братья, у них будут свои районы, как было когда-то, например, в некоторых городах Старой Англии или даже в Сан-Хуан-Капи-страно, где одни живут в домах, а другие – в квартирах, одни платят очень низкую аренду, у некоторых собственные дома, одни молодые, а другие старые, и дети всех возрастов... но Кейси, у каждого будет крыльцо, и веранда, и окно, и двор, и патио, и садик, и чердак – мне почему-то кажется, что чердаки особенно важны, не знаю почему, – и все дома стоят достаточно близко один к другому, чтобы люди чувствовали себя соседями и говорили по утрам «здравствуйте» и чтобы все было по-человечески! И там будет место, где устроить пикник и где сыграть в шахматы, там повсюду будут лошади напрокат, и площадки для бейсбола и баскетбола, и просто детские площадки для игр!
– А как же ранчо, скот?
– Кейси, как же ты не поймешь? Мы по-прежнему будем выращивать скот, только не так много, но вся идея заключается в том, чтобы город и ранчо сосуществовали, чтобы каждый, кто будет жить в городе, мог из окна видеть пасущиеся стада. Повсюду можно будет ездить верхом, даже по самой главной улице, но свои конюшни иметь будет нельзя.
– И как ты собираешься управлять таким городом?
– С помощью городских собраний и городского правительства в мэрии и на городской площади – я сказала тебе о городской площади? – Джез отмахнулась от вопроса об управлении городом. – Будет большая публичная библиотека, эстрада для оркестра, где по выходным станут играть музыканты, чтобы каждый мог познакомиться со всеми, и много-много фонтанов, чтобы был звук льющейся воды, и много кафе, картинных галерей, колоннад, где люди смогут прогуливаться, укрытые от палящего солнца, или ехать на велосипеде или верхом на пляж, плавать и кататься на серфере, или сидеть и слушать шум волн и смотреть на закат, – но они не смогут изменить эту землю – никогда!
– А школы?
– Естественно, – сказала Джез, – естественно, школы, церкви, синагоги и легкая, чистая промышленность и бизнес, чтобы люди могли работать недалеко от дома. Градостроители сейчас бьются именно над этим. Я много об этом читала, но никогда не обращала на это внимания, пока Фиби не снесла «Перпл Тостада Гранде»...
Она замолчала, остановившись у окна, и покачала головой при воспоминании.
– Иди сюда и сядь. Какое это имеет отношение к твоему плану?
– Она разрушила «Дэзл». Одним махом! Венеция – вот настоящий квартал, один из последних, что остались, а Фиби разрушила его часть, что-то такое, что мы все принимали как должное, как люди раньше принимали как должное свою главную улицу. Поэтому, когда я поняла, что у нас есть возможность построить новый город, я уже знала, что в нем должны быть кварталы со своими главными улицами... А если исходить из этого, то все становится ясно: надо только помнить, каким все было двадцать пять лет назад... Двадцать пять лет назад – вот уже когда все стало меняться...
Она говорит как в трансе, подумал Кейси. Она не представляет ни одной из гигантских проблем, с которыми сопряжено строительство нового города, будь то финансы или что угодно, так же как ни на секунду не задала себе вопрос: как она добьется собственного назначения на роль главного архитектора этого нового, утопического города, принимая во внимание существование еще и ее сестриц, настроенных отнюдь не утопически?
– Джез, – спросил он, – а тебе известно, что такое инфраструктура?
– Смутно, – ответила она, все еще погруженная в свои мечтания.
Ну что ж, еще узнает, подумал Кейси. И скоро. Пусть пока она просто мечтает вслух, да к тому же немного под градусом, но она не рассуждает о чем-то несбыточном. Она говорит вполне здраво. А вообще-то, к черту здравый смысл! Он знает в тысячу раз больше, чем она, об освоении земель, и ясно, что за ее идеями будущее. О, она будет поглощена реализацией этой идеи, она уже и сейчас ею захвачена так, что думать забыла о своей карьере фотографа; она настолько увлечена этим планом, что даже не замечает его присутствия – он для нее всего лишь слушатель. И ей все равно, собирается ли он принять участие в ее проекте или хотя бы интересно ли ему то, что она рассказывает. Ее не больше волновали его несуществующие три жены, чем его участие в будущем проекте, как будто роль главного ковбоя – предел его мечтаний. У нее еще долго не будет времени на свадьбу и даже на разговоры о ней, а очень скоро в ее жизнь войдут настоящие архитекторы и строители – и тогда что? Может быть, ему надо сейчас напомнить ей о его чувствах? Может быть, сейчас пора вернуть ее с небес на землю, пока она в таком экстазе? Нет, он не в силах этого сделать. Может, в этом и заключается самопожертвование любви, или это боязнь услышать ее ответ? Может быть, этот ответ будет таким, что лучше отключиться от этой проблемы, как сделала Джез с Планом А? Сейчас ему нужно большое самоотречение, твердо сказал себе Кейси, такое же, каким обладает она.
Да, уж это им не понравится, злорадно думала Джез, раскладывая бумаги и фотографии на столе отцовского кабинета. Им это совсем не понравится, но опровергнуть они ничего не смогут. Это официальные документы, узаконенные самим правительством США, а не какое-то народное сказание, это не соломинка, за которую хватаются в надежде на спасение. Ну, кажется, все на месте – кроме фотографии запыленной банки из-под пепси.
Через несколько минут к Джез должны были явиться Джимми Розмонт и сэр Джон Мэддокс. Она их вызвала – именно вызвала, другого слова не подберешь, – таким тоном она сообщила им, что ей есть что с ними обсудить, после того как подготовила все бумаги. Со дня их восхождения минуло шесть дней.
Поначалу Джез подумала, не предложить ли им чаю, прежде чем предъявить документы, но почти сразу же отвергла эту мысль. Никакого чая, никакого кофе, ни даже стакана воды – если они, конечно, сами не попросят. Это чисто деловая встреча, и она не обязана проявлять никакого гостеприимства, ни к чему демонстрировать какие-то особые женские чары.
Одета она была по-деловому, по-мужски, – как «ранчеро», как хозяин. На ней были простые темно-коричневые кожаные брюки, заправленные в ковбойские сапоги тонкой кожи, и рубашка мужского покроя из плотного белого хлопка, с узким кожаным галстуком по шее. Она надела старую ковбойскую шляпу, которую подарил ей на восемнадцатилетие один из вакерос. Для него это была просто шутка, но шляпа на голове Джез приобретала оттенок какого-то угрожающего щегольства – не шляпа, а боевой флаг. Детали ее наряда, взятые вместе, создавали воинственное обличье, такое же однозначное, как одежда матадора.
Сегодня Джез вышагивала совсем не своей обычной изящной женской походкой – сапоги придавали ей твердую, весомую поступь. Ее беззаботная, легкая, беспечная походка канатоходца сменилась суровым шагом, соответствующим ее грозно надвинутой на глаза шляпе. Ее можно было принять за юношу, она даже волосы убрала назад, заплетя их в косу.