– Хорошо. А я посмотрю.
– Ах ты мерзавка, ты меня подловила. – Наклонившись, Фернанда поцеловала Валери в щеку. – Мне бы надо помнить, что ты всегда это делала.
– Это мой секрет, и тебе его никогда не вычислить. Но послушай, Фернанда, серьезно, нам надо выделить ей какое-нибудь пособие. Мы ведь знаем, что она рассчитывает на какую-то часть для себя, когда мы получим наследство.
– Но мы ведь много лет не будем получать никакой прибыли, – возразила Фернанда.
– И все же мы должны сейчас что-то для нее сделать. Хотя бы немного.
– Ну, что-нибудь совсем-совсем маленькое, просто символически. В любом случае она обожает Марбеллу, и эта вилла будет всегда ее собственностью, да и денег-то ей особенно не нужно. Ее идея переехать в Сан-Клемент была следствием минутного помутнения рассудка.
– Ты права, – согласилась Валери. – Конечно, это значит, что она по-прежнему будет приезжать в Нью-Йорк на распродажи. Вот только останавливаться ей придется у тебя.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Меня там не будет. Я буду в Филадельфии.
– Валери! Это же несбыточная мечта, фантазия, к которой ты возвращаешься всякий раз, как тебе наскучит Нью-Йорк. Ведь ты несерьезно это говоришь!
– О, очень даже серьезно. Правда, Ферни, я говорю совершенно искренне. Я наконец-то поняла, что смогу переехать в Филадельфию – теперь, не потеряв своего лица в Нью-Йорке, хотя это и звучит отвратительно. Но этот страх потерять лицо исчез вместе с гонконгскими миллиардами. Это было чувство, которое я сама себе навязывала. Род инфекции. В Нью-Йорке она витает в воздухе. А может, в воде.
– Помнишь, кто еще так говорил: «В Филадельфии мне было бы лучше?»
– Нет, но, кто бы ни был, я с ним полностью согласна.
– У Филдс – это надпись на его надгробии, – хохотнула Фернанда.
– Ферни, у этого бедняги, наверное, не было там ни родных, ни друзей, – сказала Валери со спокойной и счастливой улыбкой, которая очень ее красила.
– Но я буду без тебя скучать, черт побери! Что я стану без тебя делать?
– Мы можем перезваниваться, сколько захотим, и ты сможешь приезжать ко мне погостить, да и я смогу приехать на несколько дней... Здесь езды-то полтора часа, не забывай.
– Но отношение к жизни там настолько другое, будто туда миллион километров.
– Поэтому-то я и переезжаю. Господи, вот будет блаженство расслабиться наконец в Филадельфии! Там так божественно уютно. Как только квартира в Нью-Йорке продастся, я найду идеальный дом – я уже знаю, как он будет выглядеть, – соберусь, распущу волосы и позову всех старых друзей, даже еще не начиная ремонта в доме. А может, я и вовсе не стану делать ремонт – разве только косметический. Уж Филадельфия так Филадельфия. Вот счастье!
– А про Билли ты не забыла?
– Ему придется смириться. Я достаточно долго жила так, как он хотел. Если надо, он вполне может перемениться, а если он хочет оставаться моим мужем, то ему это придется сделать. Если нет – я прекрасно проживу без него. Кому нужен мужчина, неспособный выбраться из этого зловещего, ядовитого города?
– В самом деле!
– Вообще-то Билли звонит мне по два раза на дню. Бедняга так беспомощен без меня, и он это понимает. Не думаю, что он стал бы мне чинить препятствия, когда поймет, что я настроена серьезно. Я абсолютно в себе уверена, Ферни. Не странно ли, что один лишь тот факт, что когда-то мы станем намного богаче, хотя до этого еще очень и очень далеко, заставляет нас чувствовать себя богатыми уже теперь? Богатыми и могущественными.
– Все дело опять в том, как к этому относиться, – задумчиво сказала Фернанда.
Слушая Валери, она вдруг поняла, что нет на свете такого, чего она не могла бы себе позволить – стоит только пожелать. Она так стремилась разбогатеть потому лишь, что боялась: подойдет старость, а она так и не сумеет ухватить за хвост обманчивую птицу счастья. И как только она могла думать, что ее может удовлетворить мужчина? Какой бы он ни был. Нет. Джорджина! Только ее Джорджина... Как жаль, что нельзя сказать об этом Вэл, по крайней мере теперь, может быть, когда-нибудь, через много лет... А может, и никогда.
– Я сообщу новость Джимми и сэру Джону, – вызвалась Фернанда, нарушив молчание.
– Вот уж нет, не хочу пропускать такой сцены! Мы им вместе скажем. Хотелось бы мне посмотреть на Джимми с его вечными хитростями и уловками. Интересно, на какую же долю пирога он рассчитывал, что так носился с этим делом? Самое ужасное, что он почти что добился своего. Ферни, признаюсь тебе и никому больше, что мне всегда не нравилась эта идея Монте-Карло, но я позволила ему уговорить меня. Мы были такие доверчивые, это непростительно.
– Для него или для нас?
– Для всех, – с сердцем сказала Валери.
– Гм-м.
Шаловливая кошачья улыбка заиграла на губах Фернанды. Джимми Розмонт, этот неисправимый, отвратительный тип! Ей не терпелось увидеть его лицо, когда они сообщат свое решение не продавать землю, подать прошение в суд освободить временного управляющего и передать ранчо им троим в управление. Джорджина всегда намекала, что проект Джимми кажется ей... вульгарным в лучшем случае. Она будет в восторге, что они отвергли этот план, а дикое разочарование, которое испытает Джимми, притушит его мужскую прыть аж на несколько месяцев.
– Вэл, ты подумаешь, что я спятила, если скажу тебе...
– Что, раз уж ты решила сказать?
– Я как-то по-другому стала относиться к Джез. Она... она мне стала нравиться. И даже очень.
– Мне тоже! Как может не нравиться человек, который смог заставить тебя наплевать на живой миллиард и при этом чувствовать себя так, будто делаешь что-то хорошее, – сказала Валери, и в голосе ее смешались и колкость и теплота.
– Ну уж, не совсем миллиард, если брать в расчет налоги, – утешила ее Фернанда.
– Неважно. Я намерена извлечь максимум из того обстоятельства, что у нас хватило вкуса и мудрости отказаться от целого миллиарда, ни копейкой меньше.
– Валери Килкуллен Малверн, Ее Величество экологическое равновесие, Сохранение традиционных ценностей, Новая героиня землепользования.
– Браво, Ферни. Лучше не скажешь. Насчет Джез... Честно говоря, до сегодняшнего дня я ее практически не знала. Я горжусь, что она моя сестра, и я в восторге от того, что мы будем вместе строить здесь новый город. Мы с тобой вели себя как дети, считали ее своим врагом, соперницей – еще раз спасибо матушке. Мне стыдно, что мы ее так всегда дразнили, а тебе? Господи, какие мы были гадкие. Помнишь, как мы дразнили ее «сироткой»? Какие мы были маленькие гадины.
– Ты так говоришь, потому что теперь мы тоже «сиротки», – грустно произнесла Фернанда.
– Разве это не причина?