— Нет-нет-нет. Не ожог. Слово, которое говорят, когда что-то откроют. Выскакивают на улицу и кричат, — поспешно перебил тлеющий незнакомец. — Особое такое слово, — добавил он, мучительно сморщив закопченный лоб.
Толпа, смирившись с тем, что взрывов более не предвидится, обступила алхимика. Продолжение действа могло оказаться не менее интересным, чем сам взрыв.
— Ну да, верно, — сказал какой-то старик, набивая трубку. — Выскакивают на улицу и кричат: «Пожар! Пожар!» — Он торжествующе огляделся по сторонам.
— Нет, не то…
— Может, «Караул!» или…
— Он верно говорит, — вступила в разговор женщина с корзиной рыбы на голове. — Есть особое слово. Иностранное.
— Точно-точно, — поддержал другой ее сосед. — Особое иностранное слово для тех, кто открытие сделал. Его изобрел какой-то иностранный чудик у себя в ванне…
— Не знаю, как вы, — сказал старик с трубкой, прикуривая от тлеющей шляпы алхимика, — а я в толк не возьму, с какой стати человеку в нашем городе бегать по улицам и кричать на варварском наречии. Неужели только оттого, что он ванну принял? Да и посмотрите на него. Разве он принимал ванну? Она ему, конечно, не помешает, но ведь он ее не принимал. Чего ему бегать и кричать не по-нашему? В нашем языке достаточно своих слов, чтобы горло подрать.
— Ну например? — спросил Себя-Режу. Курильщик призадумался.
— Скажем… к примеру… «Эй, я кое-что открыл!!!»… или… «Ура!!!»
— Нет, я-то говорю об этом чудике, из Цорта, что ли. Он сидел у себя в ванне, а тут ему и пришла идея. Он и выскочил на улицу, да как завопит!
— Что завопит?
— Не знаю. Может, «Срочно дайте мне полотенце!»?
— Пари держу, попробуй он на нашу улицу голышом выскочить, еще бы не то завопил, — живо подхватил Себя-Режу. — Кстати, дамы и господа, у меня тут такие сосиски в тесте, что от них вы…
— Эврика, — промолвил покрытый копотью алхимик, раскачиваясь взад и вперед.
— Что — эврика? — не понял Себя-Режу.
— Вот это слово. Эврика. — Неуверенная улыбка осветила его почерневшее лицо. — Это означает «Нашел».
— Что нашел?
— Что-то да нашел. Во всяком случае, я точно нашел. Октоцеллюлозу. Потрясающая штука. Я ведь ее в руке держал. Просто слишком близко к огню поднес. — Алхимик вдруг начал говорить задумчиво, растягивая слова, как при контузии. — Очень важный факт. Надо записать. Не допускать нагревания. Очень важно. Надо записать этот очень важный факт.
Спотыкаясь, он побрел к дымящимся развалинам.
Достабль смотрел ему вслед.
— Ну и что бы это значило? — недоуменно спросил он, потом пожал плечами и громко закричал: — Пирожки с мясом! Горячие сосиски! Сосиски в тесте — нежные, как самое нежное свиное место!
За происходящим наблюдала, сверкая и скручиваясь спиралью, прилетевшая с холма мысль. Алхимик даже не подозревал о ее присутствии. Знал только, что сегодня он был необыкновенно изобретателен.
Ее же привлек ум торговца. Она была знакома с таким складом ума. Ей нравились такие умы. Ум, пригодный для торговли пирожками из ночного кошмара, без труда справится с торговлей грезами.
Она рванулась ввысь.
А на далеком холме легкий ветерок игрался с остывшим серым пеплом.
Ниже по склону, во впадине, где из трещины в камне тянулся вверх крохотный кустик можжевельника, заструилась тонкая струйка песка.
Известковая пыль тонким слоем припорошила стол Наверна Чудакулли, аркканцлера Незримого Университета, и случилось это как раз в ту минуту, когда он трудился над какой-то особенно затейливой мухой для рыбалки.
Он выглянул из окна с цветными стеклами. Дымное облако поднималось над окраиной Морпорка.
— Казначе-е-ей!
Запыхавшийся казначей появился через несколько секунд. Он терпеть не мог взрывов.
— Это алхимики, мэтр, — едва выговорил он, пересиливая одышку.
— Уже третий раз за эту неделю. Проклятые пиротехники, — пробурчал аркканцлер.
— Боюсь, что так, господин, — ответил казначей.
— Чем они там думают?
— Не могу сказать, господин. — Казначей, наконец, перевел дыхание. — Алхимия меня никогда не привлекала. Слишком уж она… слишком…
— Опасна, — твердо заключил аркканцлер. — Вечно они что-то смешивают, приговаривая: «А что, интересно, будет, если добавить сюда каплю этой желтой бурды?» После чего неделями ходят без бровей.
— Я хотел сказать — непрактична, — поправил казначей. — Алхимики массу времени и сил тратят на то, чего можно добиться с помощью самой примитивной магии.
— Я думал, они пытаются гранить философские камни или что-нибудь в этом роде, — заметил аркканцлер. — Чушь все это, скажу я тебе. Ладно, меня уже нет.
Увидев, что аркканцлер начал бочком отступать к двери, казначей быстро устремился наперерез, протягивая пачку бумаг.
— Пока ты не ушел, аркканцлер, — предпринял он отчаянную попытку, — может быть, подпишешь несколько…
— Не сейчас, дружище, — прервал его аркканцлер. — Пора бежать. Надо повидать одного знатока лошадей — как ты на это смотришь?
— Как я смотрю?
— Вот и я так же. Дверь за ним закрылась.
Казначей посмотрел на дверь и вздохнул. За долгие годы своего существования Незримый Университет знавал всяких аркканцлеров — больших и малых, хитрых, полоумных и вовсе безумных. Они приходили, занимали свой пост (правда, иногда пребывали на нем так недолго, что художник даже не успевал дописать парадный портрет для Главного зала) и умирали. Волшебники редко когда задерживаются на высоких магических постах — здесь перспективы примерно такие же, как у испытателя пружинных ходулей на минном поле.
Казначей, впрочем, большой беды в том не усматривал. Имена могут время от времени меняться, считал казначей, лишь бы всегда был какой-нибудь аркканцлер, который бы исправно подписывал бумаги — и предпочтительнее, с точки зрения казначея, подписывал не читая.
Но этот аркканцлер был редким экземпляром. Во-первых, он почти всегда отсутствовал, появляясь лишь затем, чтобы сменить перепачканную одежду. А во-вторых, у него была привычка орать на людей. В частности, на казначея.
А ведь в свое время мысль эта многим показалась очень здравой — избрать аркканцлером волшебника, который сорок лет не переступал порог Университета.
Между различными орденами волшебников шла вечная грызня, и в кои-то веки старшие волшебники пришли к единому мнению: Университету нужен период стабильности, чтобы хотя бы несколько месяцев его сотрудники могли со спокойной душой строить свои козни и интриги. Именно тогда в университетских архивах обнаружили имя Чудакулли из рода Коричневых, который добрался до седьмой степени магии в небывало раннем возрасте двадцати семи лет, после чего оставил Университет, удалившись в свои семейные владения где-то в глубинке.