Профессор современного руносложения, борясь с возбуждением, укусил собственные пальцы; завкафедрой издал странный горловой звук.
— Помнишь, ты говорил, что молодой человек не может и мечтать о лучшей профессии, чем стать волшебником? — спросил он.
— У настоящего волшебника в жизни должна быть одна-единственная страсть, — пробормотал декан. — Ты знаешь об этом.
— Да, об этом я знаю.
— Я, вообще-то, имел в виду магию. Заведующий кафедрой всмотрелся в идущие навстречу толпе фигуры:
— Слушай… А ведь это действительно наш Виктор. Клянусь, это он.
— Какая мерзость, — поморщился декан. — Парень мог стать волшебником, а вместо этого предпочел юбки.
— Да, глупец, жалкий глупец, — пробормотал профессор руносложения, испытывая, правда, некоторые перебои с дыханием.
Последовал общий горестный вздох.
— Согласитесь, она, что ни говори, — сказал завкафедрой, — м-мм… лакомый кусочек.
— Я — пожилой человек, — проговорил сзади скрипучий голос, — поэтому если кто-то загораживает мне то, что мне очень хочется разглядеть, этот кто-то может заработать удар по… м-м… незащищенной части тела.
Волшебники мигом расступились, пропуская вперед кресло-убийцу. Приняв ускорение, оно сумело остановиться, только заехав на край ковра, а по пути украсило синяками немереное количество лодыжек.
Челюсть Сдумса начала медленно отвисать.
Джинджер схватила Виктора за руку.
— Видишь ту группу толстых старичков в накладных бородах? Они так машут тебе, — произнесла она сквозь лучезарную улыбку.
— По-моему, это волшебники, — пробормотал он, улыбаясь ей в ответ.
— А один даже подпрыгивает в своей коляске и орет «Эге-гей!», «Так держать!» и «Молодцом!».
— Между прочим, это самый старый волшебник в мире, — сказал Виктор, делая ручкой одной полной даме, которая тут же схватилась за сердце.
— О боги! Представляю, что он выделывал лет пятьдесят назад.
— Ну, начнем с того, что ему тогда было восемьдесят [24] . Только не надо посылать ему воздушные поцелуи!
Толпа надрывалась, стремясь показать, как она довольна происходящим.
— По-моему, он очень милый.
— Прошу тебя, маши ручкой и улыбайся.
— Мне сейчас будет дурно! Ты видишь, сколько людей ждет, чтобы их нам представили?!
— Вижу, — спокойно сказал Виктор.
— Но все они — сливки общества!
— Прекрасно. Мы тоже сливки. Во всяком случае, у меня такое ощущение.
— Это еще почему?
— Потому что мы сейчас стали тем, кто мы есть. Помнишь, ты объясняла мне это у моря? Мы выросли настолько, насколько нам суждено было вырасти. И это именно то, чего ты хотела. Мы…
Он сбился с мысли.
Тролль, поставленный у дверей «Одиоза», помешкав, все же отдал им честь. Шлепок, с которым пальцы его стукнулись об ухо, на миг заглушил гомон толпы…
Гаспод стремительно удалялся прочь с места событий. Лэдди почтительно трусил следом. Ни Лэдди, выпрыгнувший из экипажа, ни вывалившийся оттуда Гаспод не произвели на толпу ни малейшего впечатления.
— Знаешь, мне совсем не улыбается провести ночку в какой-нибудь выгребной яме, — бурчал на ходу Гаспод. — Это большой город. Голывуд — совсем другое дело. Так что держись ко мне поближе, малыш, и тогда не пропадешь. Сначала заглянем к черному ходу «Реберного дома Харги». Там меня все знают. Договорились?
— Молодец Лэдди!
— Ага, — кивнул Гаспод.
— Ты обратила внимание, как он одет? — поинтересовался Виктор.
— Камзол из красного бархата с золотыми аксельбантами, — выговорила Джинджер краешком рта. — Но штаны ему все равно не помешали бы.
— Ну дела!… — пробормотал Виктор.
Они прошествовали в залитое ослепительным светом фойе «Одиоза».
Безам постарался на славу. Тролли и гномы не зря трудились всю ночь напролет, наводя последний глянец.
Все было, как полагается, — портьеры из красного плюша, колонны, зеркала.
Пухлые херувимчики и вазы с фруктами, все покрытые ровной позолотой, встречались буквально на каждом шагу.
Такие же ощущения должны возникнуть у человека, угодившего вдруг в коробку дорогого шоколада.
Или окунувшегося в кошмар. Виктор уже был готов к тому, что вот-вот раздастся грохот прибоя и портьеры на глазах рассыплются в пыль.
— Ну и дела… — повторил он.
— Что с тобой стряслось? — процедила Джинджер, не отрывая взгляда от шеренги важнейших особ города, которые смиренно ожидали великой чести.
— Потерпи немного, сама поймешь, — сипло произнес Виктор. — Это ведь Голывуд! Голывуд, перенесенный в Анк-Морпорк!
— Допустим, но…
— Ты что, ничего не помнишь? А та ночь в холме? Перед тем как мы тебя разбудили?
— Нет, я же тебе говорила…
— Тогда потерпи — и все поймешь, — повторил Виктор, бросая взор на празднично оформленную дощечку на стене.
«Три сеанса в день!» — возвещала она. Виктору вспомнились песчаные дюны, древние мифы и, разумеется, омары с клешнями.
Картография в Плоском мире не относится к числу точных наук. Люди, приступавшие к составлению карт, были движимы лучшими побуждениями, однако вскоре они забывали обо всем на свете и начинали увлекаться пускающими струи китами, чудовищами, волнами и другими заковыристыми мелочами картографического дела, отчего частенько страдали обычные, скучные горы и реки.
Аркканцлер поставил полную окурков пепельницу на непослушный, грозящий свернуться край и провел пальцем по шершавой поверхности карты.
— Не понимаю, почему здесь написано «Здесь обетают драконы», — сказал он. — Прямо посреди города. Ахинея какая-то.
— Скорей всего, имеется в виду Санаторий Госпожи Овнец Для Тяжело Больных Драконов, — рассеянно проговорил казначей.
— А здесь вот говорится: «Терра инкогнита», — продолжал аркканцлер. — К чему бы это?
Казначей вытянул шею:
— Ну, наверное, так куда интереснее, чем рисовать все эти капустные поля.
— А вот опять: «Здесь обетают драконы».
— Ну, это уже самые обычные враки.
Ороговевший палец аркканцлера продолжал скользить по карте. На секунду прервавшись, аркканцлер смахнул с карты следы мушиной деятельности.