– Сказал, что я слишком много болтаю и не чувствую, когда пора заткнуться.
– Ну, я же был на пределе, – не смутился он. – Сам не понимал, что несу. Пытался придумать повод, оправдания тому, что собирался сделать. К тому же, дорогая, – он потянулся через стол, чтобы взять меня за руку, – ты действительно слишком много болтаешь. Тебе же нравится мести языком, дорогая. Треп, треп, сплошной треп. Коротышка Минти Минтола обожает стрекотать, как сорока. И это меня бесит, дорогая.
– Других это не бесит. Другие думают, что это нормально.
– О, дорогая, – еще раз промурлыкал он. Мой нож завис над тарелкой. Я его опустила:
– Знаешь, Доминик, у тебя сложилось обо мне превратное представление. И не знаю почему.
– Не понимаю, о чем ты, – раздраженно бросил он.
– Ты почему-то решил, с самого начала, что я – глупая курица, все кудахчу и кудахчу, хотя меня никто не слушает. Что я всех уже «достала», как ты говорил. Что я занудствую, тяну волынку, как непрошеный гость.
– Но ты на самом деле много болтаешь, дорогая.
– Это называется беседовать, Доминик, вести беседу. Знаешь, что это такое? Так делают все нормальные люди. И с тобой я попыталась делать то же самое. Чтобы вдохнуть жизнь в наши отношения, понимаешь? Ведь ты все время молчал. Может, тебе просто нечего сказать? Если так, другим людям ничего и не остается, как вести разговор.
– Нет, ты любишь болтать о пустом. Меня это утомляет. Сама знаешь: бессонница, напряженная работа, хоть дома нужно расслабиться.
– Но если все время молчать, напряжение только нарастает. Понимаешь, Доминик, ты даешь волю языку, только когда пытаешься что-то кому-то навязать. Вот тогда ты заливаешься соловьем. А так тебе и сказать-то нечего, правда?
– Я...
– Ты оставляешь при себе свое мнение, свои взгляды. Тебе не интересно обмениваться мыслями.
Он картинно закатил глаза:
– Просто ты все время болтаешь, и мне не удается вставить хоть словечко.
– Бред собачий! – возмутилась я. – Просто у тебя нет ничего за душой! Тебе лень даже задуматься. Ты – воплощенная серость. Последние пятнадцать лет ты днем зарабатывал деньги, а вечером смотрел «Скай спортс» по телеку. Вот, собственно говоря, и вся твоя жизнь, не считая парочки интрижек и поездок в гольф-клуб на выходные.
–Я...
– Ты неинтересный и неумный человек, Доминик. Честно говоря – не обидишься на откровенность? – ты зануда. Я когда-нибудь тебе говорила? Ты наводишь скуку.
– Я...
– Ты никогда не рисковал. Никогда не делал чего-нибудь экстремального. Даже никогда не путешествовал.
– Только потому, что боюсь летать. Это фобия.
– Нет, не фобия, это всего лишь отговорка. Ты боишься не летать, Дом. Ты боишься того, что ждет тебя после приземления. Ты никогда не бросал вызов самому себе. А уж мне и подавно. Ты такой нудный, Доминик, хоть вой. Ты очень красив, – добавила я. – Но зануда хуже некуда. Когда я была с тобой, мне иногда казалось, что я повешусь от скуки.
– Послушай-ка, Минти, я...
– И все ничего, если бы при этом ты был порядочным и добрым человеком. Но куда там. Ты все время подрывал мою уверенность в себе. Принимал мою доброту как должное. Лишил меня чувства собственного достоинства и значимости. Контролировал каждое мое слово, каждый шаг, даже указывал, как мне одеваться.
– Если тебе было так плохо, что же ты не жаловалась?
– Парадокс, верно? Ты прав. Почему я не жаловалась? Потому что была слишком милой, вот почему. Потому что хотела, чтобы все шло гладко, без проблем. Ненавидела ссоры. Боялась спорить с тобой. Но теперь я уже не боюсь.
– Я заметил.
– Я изменилась, Доминик. Неужели ты не видишь? Ты все время твердил, что мне нужно измениться – так я и сделала.
– Да, знаю. Я впервые заметил это, когда прочитал те статьи. Ты выглядишь по-другому. – Он снова попытался взять меня за руку. – Но я не против, Минти. – Он не против?!
– Я говорю не о внешности, Доминик. Я говорю о внутреннем мире. О том, какая я на самом деле. И я действительно стала другой, изменилась, полностью изменилась. Раньше я была доброй, Доминик. Слишком доброй. Но теперь с этим покончено. Я не стерва, как ты, наверное, подумал. Но и не добренькая. Добрые намерения меня до хорошего не довели. И понадобилось тридцать лет, чтобы понять это.
– Минти, ты просто злишься, – не поверил он. – Наказываешь меня. Я знал, что так и будет, и был к этому готов. На самом деле ты так не думаешь, Минти. Давай посмотрим правде в глаза.
– Давай, раз ты этого хочешь, – спокойно согласилась я. – Правда в том, что ты – козел. Я, в самом деле, так думаю. И если мои замечания оказались несколько резкими, так это оттого, что я знаю: ты лжешь.
– Это неправда, – возмутился он.
– Нет, правда. Ты лжешь с легкостью. Скрываешь свое настоящее имя, врешь про то, в какой школе учился. Я не говорю, что ты придумал всю эту историю с пенсионными фондами, что притворяешься, будто тебе плохо. Но что касается мотивов, которые подвигли тебя сделать то, что ты сделал, все полное вранье. И теперь наконец-то я это поняла. – Положив нож и вилку, я посмотрела на него с тем же дружелюбным выражением, которое старалась удерживать на лице весь вечер. – Ты бросил меня не потому, что хотел уберечь от последствий грядущего финансового кризиса. Просто ты понял – возможно, с некоторым сожалением, – что в твоем нынешнем положении я уже недостаточно богата для тебя.
– Это неправда.
– А мне кажется, правда. Ты сказал, что Вирджиния Парк для тебя ничего не значит. Тоже вранье. Она обмолвилась, что встретила тебя за три недели до нашей свадьбы. И сдается мне – поправь, если ошибаюсь, – что именно тогда, колотясь в истерике, ты решил бросить меня и жениться на ней. Брак с ней отводил угрозу банкротства. Ты мог бы вести роскошный образ жизни, ведь у Вирджинии денег навалом. Вот со мной у тебя бы так не вышло. Со мной ты жил бы обычной жизнью. Еще бы! Мы долго не смогли бы наведываться в бутики на Бонд-стрит.
– Ты ошибаешься, – отпирался он.
– А я уверена, что права. Понимаешь, я недолго разговаривала с Вирджинией. Но этого хватило, чтобы разобраться, что к чему. Она сказала мне, что вы давние знакомые. И еще сболтнула, что сохла по тебе. И вот ты встречаешь ее в июле, она все еще не замужем. Ты понимаешь, что достаточно щелкнуть пальцами, и она прибежит обратно. Но самое важное, ты знал, что она богата. Какая разница, что какое-то время ты не сможешь приносить деньги в дом? У нее и самой этого добра бери не хочу. Так что ты зря кормишь меня жалостными историями.
– Я не собирался жениться на Вирджинии, – окрысился он. – Это было временное умопомешательство, минутное сумасшествие. Она заморочила мне голову.