Сегодня, однако, голову аркканцлера занимало нечто иное. Причем «занимало» в более или менее буквальном смысле этого слова.
Оно было круглым. А вокруг росли здоровые волосы. Аркканцлер готов был поклясться, что вчера ничего подобного там не было.
Он ветел головой то в одну, то в другую сторону и рассматривал в зеркале другое зеркало, которое держал над затылком.
Следующим служащим, просыпавшимся после Чудакулли и библиотекаря, был казначей, однако вовсе не потому, что казначей любил вставать рано, а потому, что к десяти часам весьма ограниченный запас терпения аркканцлера иссякал, Наверн Чудакулли вставал на нижней площадке лестницы и начинал орать:
– Казначей!!!
…Пока казначей не появлялся.
На самом деле вопль раздавался ровно в одно и то же время, поэтому вскоре казначей, прирожденный нервоядный [6] , научился подниматься и одеваться во сне в точности за несколько минут до рева аркканцлера. Сегодня он принял вертикальное положение, оделся и даже успел дойти до двери – и только потом открыл глаза.
Чудакулли никогда не тратил время на пустые разборки. Разборки должны быть насыщенными – либо никакими.
– Да, аркканцлер, – мрачно произнес казначей.
Аркканцлер снял шляпу.
– Ну, что скажешь? – резко осведомился он.
– Гм… Гм… О чем, аркканцлер?
– Об этом! Об этом вот!
Близкий к панике казначей в отчаянии уставился на макушку Чудакулли.
– О чем? А. О плеши?
– Нет у меня никакой плеши!
– Э-э, тогда…
– То есть еще вчера ее не было!
– А. Ну. Гм. – В определенные моменты что-то замыкало в голове казначея, и он уже не мог остановиться. – Конечно, такое иногда случается, вот мой дедушка, помню, спасался настоем из меда и конского навоза, втирал каждый день и…
– Я не лысею!
Нервный тик исказил лицо казначея. Слова принялись вылетать изо рта самостоятельно, безо всякого участия мозга.
– А еще у него была такая штука со стеклянным стержнем, и, и… трешь ее шелковым платочком, она и…
– Это просто возмутительно! В моей семье никогда никто не лысел! Одна из теток, но она не в счет!
– И, и, и он собирал утреннюю росу и мыл в ней голову, и, и, и…
Чудакулли замолк. Он не был злым человеком.
– Ты сейчас что пьешь? – осведомился он.
– Су-су-су… – залепетал казначей.
– Все так же глотаешь эти свои пилюли из сушеных лягушек?
– Д-д-д-д-д.
– В левом кармане?
– Д-д-д-д-д.
– Так… Теперь глотай.
Несколько секунд они тупо смотрели друг на друга.
Потом казначей обмяк.
– М-м-мне уже гораздо лучше, аркканцлер, спасибо.
– Что-то явно происходит, казначей. Печенкой чувствую.
– Как скажешь, аркканцлер.
– Кстати, ты что, в тайное общество какое вступил?
– Я… Конечно нет, аркканцлер.
– Тогда сними с головы подштанники. Тебе не идет.
– Знаешь его? – спросила матушка Ветровоск.
Нянюшка Ягг знала в Ланкре всех, в том числе и то жалкое существо, которые сейчас валялось в папоротнике.
– Вильям Скряб из Ломтя, – мигом откликнулась она. – Один из троих братьев. Помнишь, он еще женился на девчонке Тюфяксов, на той, у которой зубы с проветриванием?
– Надеюсь, у бедняжки найдется приличное черное платье, – покачала головой матушка Ветровоск.
– Похоже, его чем-то закололи, – констатировала нянюшка Ягг, осторожно, но решительно переворачивая тело.
К трупам она относилась спокойно. Ведьмы часто готовили тела к погребению, а также выступали в качестве повивальных бабок, поэтому для многих людей в Ланкре лицо нянюшки Ягг было первым и последним впечатлением – эти два события настолько впечатывались в память, что вся остальная жизнь между ними могла показаться скучной и серой.
– Насквозь, – охнула она. – Его ж насквозь проткнули. Вот это да! Кто ж сотворил такое?
Обе ведьмы разом повернулись и посмотрели на камни.
– Не знаю, что это было, но точно знаю, откуда оно явилось, – буркнула матушка Ветровоск.
Теперь нянюшка Ягг тоже заметила, что папоротник вокруг камней примят и весь почернел.
– Вот теперь я пойду до конца, – мрачно промолвила матушка.
– Ты, главное, не ходи…
– Я сама знаю, куда следует ходить, а куда не следует. Спасибо за совет.
Плясунами назывались восемь камней, и у трех из них были собственные имена. Матушка двинулась в обход круга, пока не подошла к каменюке по прозванию Трубач.
Она вытащила одну из булавок, которыми была приколота к волосам остроконечная шляпа, поднесла ее к камню, после чего отпустила.
Потом вернулась к нянюшке.
– В камнях еще сохранилась сила, – констатировала матушка. – Ее немного, но есть.
– Кто мог настолько ополоуметь, чтобы прийти сюда и плясать вокруг камней? – изумилась нянюшка Ягг и добавила чуть погодя, когда в голову пришла предательская мысль: – Маграт все время была с нами.
– Кто? Это нам и предстоит выяснить, – ответила матушка с мрачной улыбкой. – А теперь помоги-ка поднять этого беднягу.
Нянюшка Ягг наклонилась над телом.
– Тяжеленный какой. Жаль, Маграт с нами нет.
– А вот я об этом ничуточки не жалею. Слишком уж она легкомысленная. Ей легко вскружить голову.
– Хотя очень приятная девушка.
– Но сентиментальная. Думает, что жизнь можно прожить как в сказке и что народные песни соответствуют истине. Но я все равно желаю ей счастья.
– Надеюсь, из нее получится хорошая королева.
– Мы научили ее всему, что она знает, – сказала матушка Ветровоск.
– Ага, – согласилась нянюшка Ягг, пятясь в заросли папоротника. – Слушай, как ты думаешь… может…
– Что?
– Как думаешь, может, стоит научить ее всему, что знаем мы?
– На это уйдет слишком много времени.
– Пожалуй, ты права.
Письма доходили до аркканцлера достаточно долго. Почту от ворот Университета забирал тот, кто проходил мимо, и складывал на полку. Или использовал для того, чтобы прикурить трубку. Или в качестве книжной закладки. Или, как в случае с библиотекарем, в качестве матраца.