И все равно мне хочется верить в любовь и нежность. Знаете, какое у меня любимое частное объявление в областном еженедельнике? Оно появляется в каждом номере. Куда до него обещаниям вечной молодости, сногсшибательной красоты и бесплатных миллионов! Его податель скромен и откровенен одновременно.
Интересно, как выглядит человек, регулярно публикующий короткое объявление: «Умелые мужские руки»?
Говорят, что быстро растут только чужие дети. А свои растут стремительно, молниеносно, стремглав, опрокидывая общепринятые понятия и разбивая вдребезги стандартные мнения о медленном и поступательном взрослении и развитии.
Еще вчера моя принцесса не выговаривала звуки «ц» и «р», называла лягушку вагушкой, а чудовище из сказки об аленьком цветочке — чужовищем. Сегодня она свысока дает мне совет «определиться, наконец, в своих приоритетах для принятия правильного решения».
Еще вчера ее сандалики помещались в моей сумочке, а сегодня юная прелестница примеряется к моему норковому манто.
Еще вчера мы вместе учили наизусть «Муху-цокотуху» и «Упал кусочек неба», а сегодня моя девочка берет том Марины Цветаевой и пробует на вкус ее «жаркой рябины горькую кисть».
А ведь я торопила ленивое время, мечтая, чтобы дочка поскорее научилась сама проситься на горшок, держать ложку, писать без ошибок. Я мечтала, что она будет способна обходиться без мамы хоть пару часов, одарив меня возможностью поработать в тишине, чтобы я смогла расставить по местам капризные и обидчивые, с таким трудом приманенные образы и выстраданные мысли.
Сейчас мне хочется, чтобы стрелки часов притихли, задремали, затаились, чтобы их бег по кругу времен хоть чуточку замедлился. Чтобы лучшие дни нашей с дочкой жизни не пролетали стремительными мгновениями, а тянулись медлительными неторопливыми годами, до краев наполненными густым и прозрачным счастьем бытия. Эти дни хочется прочувствовать до самой их глубины, постараться сохранить их в памяти, чтобы впоследствии пить, как живительный бальзам, спасающий от будничных неурядиц и неудач.
Я хочу навсегда запомнить свою дочку такой, какой вижу ее сегодня, сберечь в тайниках души ее портрет, сложенный из забавных словечек, неординарных поступков, смешных ошибок, амбициозных планов, нелепых капризов и милых привычек. Я мечтаю, чтобы мои уроки житейской мудрости, кулинарного искусства, светского этикета, литературного мастерства, русской орфографии и пунктуации, английской лексики и грамматики не прошли для нее даром. А главное чтобы она сберегла те сокровища, которые мы собирали вместе: бескорыстную любовь, милосердие, доброту, красоту, верность, честность.
Моя малышка подрастает, и мне приходится расти вместе с ней. Я щедро удобряю и культивирую ростки материнского терпеливого и снисходительного отношения к ее друзьям, хотя и считаю их недостойными ее внимания; к ее увлечениям, мешающим хорошей учебе; к ее причудам, неприемлемым для молодой леди из приличной семьи. Я готова уважать ее права на ошибки, на свободу выбора, на собственное мнение — ее прерогативу быть собой, реализовывать собственное предназначение в жизни и следовать своим путем, а не опираться на мои пусть мудрые, пусть дальновидные, пусть предусмотрительные, но все-таки чужие установки и подсказки.
Не надеясь на милосердие времени, я учусь дорожить каждым мигом, проведенным вместе с дочкой. В водовороте неотменяемых дел я нахожу минутку, чтобы просто пожать руку Полины, обнять ее, дать ей почувствовать, что я рядом.
У меня в детстве была книжка сказок Андерсена. Точнее, она есть и сейчас, но уже потеряла статус моей, а стала просто книгой. Сказки Андерсена очень отличались от историй, рассказанных другими авторами. Они не были обычными сказками с их неизменными атрибутами: счастливой встречей, громкой свадьбой и любовью до крышки самого дорогого гроба. Даже я, обычная маленькая девочка, поняла или, скорее, почувствовала их особую наполненность каким-то щемяще-трогательным и в то же время удивительно логически-строгим философским смыслом. Что-то было в них очень близкое притчам Соломона.
Я любила истории с грустным финалом или по крайней мере с неоднозначно счастливым. Какой интерес с первых строк знать, что в конце все поженятся, награда найдет своего героя, и что все предрешено и расписано на сто счастливых лет вперед?
Время шло, я взрослела и, надеюсь, умнела. На смену сказкам пришли сначала Дюма и Саган, потом Бунин и Чехов, Аксенов и Булгаков, а сейчас — Моэм и Пелевин. Но старик Андерсен много лет не отпускал меня, я долго не могла понять одной из его сказок — о голом короле. Да, ребенок обнародовал очевидную истину, о которой все вокруг молчали, притворяясь умными и компетентными, а в чем фишка? И что тут сказочного или волшебного? Странная история.
И лишь в последние несколько лет я стала замечать, что общественное мнение диктует очередную незыблемую истину, а я вижу только наготу и пустоту. Это начинается утром каждого дня, когда я включаю телевизор, и на меня наваливаются новости вперемешку с рекламой. Мне вещают о брюссельском кружеве, золотой парче и искусной ручной работе монахинь, а я вижу за трескотней слов и грохотом музыки лишь немытое волосатое тело очередного голого короля.
Почему-то мы боимся признаться, что какие-то произведения искусства нам не нравятся или непонятны. Хотя, по-моему, это нормально и вполне объяснимо. Картина или повесть — это материальное выражение эмоционального состояния конкретного человека, и оно вполне может быть не понято или не разделено другими людьми. Этим искусство и отличается от науки, достижения и выводы которой бесспорны и очевидны и не зависят от человеческой оценки.
Конечно, есть классические произведения, образцы, созданные по всем правилам и канонам, и не понимать их — значит быть необразованным человеком.
Но ведь есть и другие вещи. Нам их втюхивают как роскошные наряды от кутюр, но опять сквозь вымышленные оборки, складочки и золотые вышивки выглядывает и вопит о себе настоящий облик рекламируемого или, как сейчас говорят, «распиаренного» продукта. И уже в мнимом шелке и бархате сквозит не грязное голое тело, все-таки обшитое кожей, а полусгнивший смердящий скелет с провалившимся носом. И это касается не только картин или книг, а всего, что нас окружает: фильмов, актеров, правителей и политиков.
Мне вспоминается эпизод из романа Сомерсета Моэма «Театр»: аристократ Чарлз Темерли показывает великой актрисе Джулии Ламберт купленный им набросок Матисса. Джулия играет восхищение, а сама думает об изображенной на рисунке женщине: «Толстая корова! И что он нашел в этом Матиссе?»
Искусство — не деньги, чтобы всем нравиться. Но люди стесняются признаться в том, что некая картина пришлась им не по душе, они не доверяют собственным чувствам, а подчиняются общественному мнению.
У Андерсена именно ребенок объявил взрослым, что у короля нет одежды. Этот мальчик пока еще естественно честен. Он не учился в школе и не писал из-под палки хвалебные сочинения по произведениям русских и советских писателей. Ему не приходилось вынужденно смотреть шедевры официально признанных классиков кинематографа.